Через все испытания - [32]

— Устав надо правильно понимать, — упрекнул генерал. — Он не догма, применять его следует творчески, сообразуясь с обстановкой. Лезть на главный узел обороны с фронта не будем. Разграничительная линия между частями и соединениями да и выше — не китайская стена. Ее можно при необходимости и передвигать. К этому придется прибегнуть и теперь, тем паче что сосед наносит главный удар своим правым флангом. Узел обороны мы обойдем справа и нанесем удар по противнику с тыла, откуда он нас не ждет. Так учили в академии? — посмотрел генерал на Горнового.

— Подчеркивали, товарищ генерал, что внезапность — сестра победы, — ответил Горновой.

— Родная, добрая сестра, — уточнил генерал. — Так что узел обороны, товарищ начальник штаба, договорившись о границе с соседом, будем обходить, прикрываясь, конечно, огнем.

Начальник штаба, упрямо засопев, съязвил:

— Академиев не кончали.

— Этим козырять не стоит. У жизни, у других будем опыта набираться. Из недостатков выводы делать. Вот я начал ругать Прохорова за молчание, а он клянется, что виноват штаб дивизии: мол, телефонные линии не подал, пользоваться радио запретил.

— Так я же, товарищ комдив… Немец накроет… — промямлил Овечкин.

— Вы неправильно понимаете радиомолчание. Конечно, скрыть появление новой дивизии очень важно, поэтому надо принимать все меры для надежной работы проводной связи. Вместе с тем радиостанции должны работать на прием и в период выдвижения частей. В крайнем случае можно допустить передачу коротких сигналов. При хорошо продуманной организации связи не было бы нужды бегать, разыскивать полк. А так что же получается? Неразбериха, дорогой мой.

Глава 32

По черному ходу Люся вышла во двор. Моросил дождь, свинцовые тучи нависли над городом так низко, что казалось, утюжили крыши. Разлившаяся по двору лужа напоминала черную, бездонную пропасть.

Дворничиха тетя Паша, увидев Люсю, всплеснула руками:

— Ой, голубушка Людмила Антоновна! Куда это вы на ночь глядя, да еще налегке? Лучше бы вам на улице не появляться. Кругом душегубы…

— Папу нашего…

— Слышала, как отбивался он от мерзавцев. А вам в таком виде нельзя. — Тетя Паша смахнула с себя плащ-дождевик и, не спрашивая согласия, набросила на Люсю, повязала ее своим стареньким платком, сунула грязную парусиновую сумку с оборванной ручкой. — Тут два бурячка да морковка. Это так, если вздумают обыскивать…

Дворами, глухими переулками Люся вышла к Новому базару по булыжной мостовой, к безлюдному садику, от него по каменному спуску к мосту на Пересыпи. Увидев двух солдат, снимавших одежду с худенького паренька, шарахнулась в сторону. Миновала железнодорожную насыпь, прошла к дому Дроздецких — покосившейся развалюхе на окраине города, с крышей, поросшей травой. Оглядевшись, Люся дернула дверную ручку, и оказалась в темном коридоре. Стало жутко. Хотела попятиться на улицу, но из темноты послышался старческий голос:

— Кто там?

Преодолев скованность, Люся отозвалась:

— Свои.

— Коль свои, то сюда. Только гляди под ноги.

Скрипнула дверь, и в конце темной ниши скользнули пучки тусклого света.

— Смелее, — услышала она тот же голос.

Переступив порог, Люся оказалась в слабо освещенной каморке.

— Тебе кого? — спросила старуха, подставляя маленькую табуретку.

— Мне Дроздецких.

— Мы и есть Дроздецкие. Ты, наверное, к сыну, к Петру?

— К нему, — ответила Люся, радуясь, что попала по адресу.

— Он скоро будет, а ты садись, дочка, поближе к лежанке, грейся.

Вскоре пришел Петр Порфирьевич, здоровенный мужчина с копной черных волос.

— Я к вам. Мне очень нужно… — сказала Люся.

— Не волнуйтесь. Сейчас поговорим. Ты, мама, согрей чайку, а мы пока вон там. — Петр Порфирьевич поднял коврик, закрывавший угол каморки, и толкнул совсем незаметную дверь. — Здесь и поговорим, — пропустил он Люсю вперед. — Вы дочка Белецких. Сразу узнал, похожи на брата, Евгения Антоновича.

— Женя здесь?

— Нет.

— Мне надо связаться с ним. Прошлой ночью схватили папу. — Люся заплакала. — Мама очень просила выручить его…

— Постараюсь разыскать Евгения Антоновича. Вы пока побудьте с моей матерью.

Поужинав, Петр Порфирьевич набросил дождевик и, уходя, сказал:

— Ждите.

— Вот так, милая, всю жизнь провожаю да встречаю, — проговорила старая женщина. — И всегда жду. И ты, дочка, ложись, жди.

Хозяйка постелила Люсе на лежанке, откуда-то из-под лавки достала мягкое полотенце, завернула подушечку.

— Ложись, — по-матерински тепло сказала она, а когда Люся легла, подсела рядом. — Феклой Павловной меня зовут.

Люся пригляделась к ней и поняла, что она не так уж и стара.

— Ты что же, Пете знакомая?

— Нет, Фекла Павловна, только теперь узнала.

— Я так и подумала. А он все с партийными делами. Своих отправил невесть куда, пришел ко мне, чтобы ближе к шахтам. Тут родился. Еще мальчиком не отставал от отца. Тот, бывало, на работу, и Петруша за ним. А я жди. И теперь вот беспокойся, как он там, в катакомбах. Правду сказать, укрытие надежное. Англичане да французы после нашей революции завладеть катакомбами не сумели. Хотелось им разгромить подпольщиков, да не удалось. Катакомбы они, видишь ли, всегда помогали простому люду. Еще в давние времена вольнолюбивая молодежь в них пряталась. Мы и оружие в катакомбах хранили, и свою типографию, и сами прятались. Тут с Порфирушкой и встретились. Работал на печатном станке, а мое дело было разносить газеты да листовки. Поселились мы здесь, на Куялышке. Слепили эту халупу да так и не оторвались от шахт. Тут прошли наши лучшие годы. Вот только скорбно, что Порфирушка… — Она поднесла к глазам конец передника, утерлась. — В позапрошлом году скончался. Теперь о сыне сердце болит. Неугомонный, как отец, в самое пекло норовит.