Через триста лет после радуги - [43]

И куда, интересно, они с Мухановым понесут отсюда свои обшарпанные чемоданы, которые тащили на веревочных лямках с Кертунга, везли на тракторных санях и запихивали под нары на дедовой рыбалке.

— Саня, — сказал Муханов. — Когда попадешь на «губу», главное — не унывать, и к вечеру будет порядок. Друг-часовой подкинет курева, потом другой бедолага пронесет картишки, повар на дно котелка запрячет такое, что и комбату не снится.

— Да, — сказал Санька. — Интересно, что за комики тут до нас жили?

— Плотники, — убежденно ответил Муханов. — Плотники с длинными топорами. Построили эту деревню, взяли калым и понесли топоры дальше — другую деревню строить.

Муханов вдруг предостерегающе поднял палец.

В коридорчике, разделяющем отсеки, простучали легкие шаги, стукнула дверь, потом что-то пошуршало, подвигалось и опять — дверь.

— Пойдем, — быстро сказал Муханов. — Мы же забыли проверить форму дома, — и тут же выскочил в коридор. Коридор, однако, был пуст.

Они вышли на улицу и стали обходить циркульный дом и, когда замкнули круг, увидели, как из двери выходит что-то в сиреневом импортном плащике, что-то круглолицее с вишневыми хохлацкими глазами. Санька остановился, как ударенный током, настолько непривычен был весь этот набор из глаз, губ, плащика; и суетный грубый год Санькиной жизни вдруг отошел назад, и сладко заныло сердце.

— Ах, — сказала она, — соседи.

Плащик стал удаляться в сторону поселка. И тут Санька, еще не пришедший в себя, увидел, как Муханов странной, какой-то даже неестественной для человека походкой уже перемещается следом и что-то баритонит, — никогда Санька не слыхал у Муханова такого чарующего тембра, такого баритона.

Шевелюра Муханова вдруг приобрела даже оранжевый цвет, и на миг Саньке показалось — со спины он не мог видеть точно, — что от мухановской улыбки солнечные зайчики прыгают по темному торфу чукотской земли.

Плащик слал удаляться медленнее. Через минуту они стояли рядом, Муханов и фельдшерица, и Муханов говорил и размахивал руками, а она уже смеялась, закидывая голову, милая простушка.

Санька двинулся к ним. Муханов нес обычную тарабарщину незатейливого уличного знакомства, но столько было неудержимой силы в этой тарабарщине, что фельдшерица смотрела на Муханова с нескрываемым изумлением и все смеялась, смеялась.

Вблизи девчонка оказалась и вовсе простой, так — молодость, зубы, глаза и этот плащик: наверняка окончила медицинское училище в какой-нибудь Кондопоге или Сызрани, и только один бог да Министерство здравоохранения знают, каким ветром занесло ее в это гиблое место, дикое село, что построили плотники с длинными топорами. Санька вспомнил, как покоряли они с братом Семой надменных столичных красавиц, и попытался влезть в разговор. Но ни черта у него не получалось. Мухановский поток красноречия все нарастал, и фельдшерица даже вроде так и не посмотрела на Саньку. И в то же время сам Муханов как-то неуловимо, — черт его знает, как это у него получалось, раз он стоял на месте и говорил, — но все оттеснял и оттеснял Саньку, и Санька очутился уже метрах в пяти, и ему ничего не оставалось, как брякнуть помимо воли:

— Ладно. Пойду посмотрю деревню.

Даже жест такой сделал, как бывало: сигарета между пальцами, небрежный взмах «пойду прошвырнусь», и, уже удаляясь, даже сказал самому себе, как тоже бывало в случае неудач в той жизни: «Ничего особенного. Мухановский товар». И даже убедил себя в этом. В общем позор был полный, в полном законченном варианте.

Санька шел по поселку, месил сапогами черный торф, пока не увидел вывеску «Магазин». «Зайду», — решил он.

Магазин был пуст. В неправдоподобной тишине смотрели на Саньку ряды консервных банок, тюки и кипы какого-то текстильного барахла на полках. Две запыленные витрины с галантереей мерцали мутно и пыльно.

«Как во сне», — подумал Санька. В это время тихо, так же, как во сне, заскрипела где-то дверца, и оттуда выплыла, не вошла, а выплыла бесшумно женщина в домашнем цветастом халате, в дебелой упругости сорока своих лет, — продавщица.

— Ха, москвич! — сказала она.

— Во! — удивился Санька. — По портрету? Как артиста?

— Все знаем, — загадочно сказала продавщица, бесцеремонно разглядывая Саньку. — Домов-то двадцать. Людей меньше. А рыжий где?

— Любовь нашел, — отшутился Санька. — Рыжие сразу находят.

— Людка, — утвердила продавщица. — А ты ничего, красивый. Правильно говорили.

— Если бы десять минут назад мне это сказали, — снова пошутил Санька.

— Людка! — опять утвердила продавщица. — Не на ту, голубчики, напали.

Она все разглядывала и разглядывала Саньку, потом вдруг сказала:

— Заходи!

Санька нырнул под прилавок, двинулся за могучей цветастой спиной и очутился в дощатой комнатушке: фактуры наколоты на гвоздиках, счеты, стол, скамейка с одной стороны, дощатый же топчан — с другой. В углу — печь.

— Подожди, — сказала продавщица и, загораживая спиной стол, стала убирать в сумочку что-то. Санька краем глаза заметил какие-то фотографии с оборванными углами, письма, тесемки, обрывки.

— Садись, — сказала наконец продавщица и сама тяжело опустилась на топчан, а ридикюльчик свой положила за спину и так прижала его к стенке, как будто Санька мог выдернуть его, заглянуть внутрь подержанной клеенки, украсть тайну. Санька сел на скамейку. Продавщица все разглядывала его, и сам он смотрел: твердое, чуть обрюзгшее, красивое лицо, и мрачная сила была в глазах.