Через сердце - [58]

— Единогласно, — сказал Шумков.

Он подошел к калиновому кусту и отщипнул одиннадцать горьких огненных ягод — по числу стоявших.

— Одна с зеленым бочком, — показал он.

Шумков высыпал ягоды в шапку, встряхнул и первый взял жребий.

— Следующий! — сказал он.

Ягоду с зеленым бочком вытянул самый молодой из беглецов.

Шумков говорил ему строго:

— Стой честно, как часовой. Понял? Никуда не отлучайся. Понял? Во всем помогай. Понял?..

— Понял, товарищ Шумков! — с готовностью часто моргал наставляемый.

— Погоди! Коли поправится, пойдешь по нашему следу. Гляди: вот так будем ветки заламывать. Куда ветка кажет, туда и пойдешь. Понял? Ну, а коли там… ежели что… схоронишь его, как товарища. Да место запомни. Понял?..

— Понял, товарищ Шумков.

— Ну, теперь прощай. Иди!..

Шумков даже слегка подтолкнул его за плечи. И когда стихли шаги в зеленой чаще, снова повторил свою команду:

— Пошли!..

X. ОДНА ЗВЕЗДА

О, долог был путь и труден!

Не было исходу лесным чащам. В лоскуты порвалась одежонка, протоптались насквозь сапоги. Подкаливала пятки холодная осенняя земля. И люто было влезать в темную ночную воду встречных рек.

Все чаще спрашивали Шумкова истомившиеся беглецы:

— Верно ли идешь?

А один из них — Теребилка по прозвищу — прямо сказал:

— Неверно!

Шумков посмотрел в его злые, неспокойные глаза и промолчал.

Он верил в свою заветную звезду. Еще малым дитей ходил он с отцом на морской промысел, и научил его отец отыскивать в звездных пучинах эту верную звезду. Учил узнавать по ней все четыре ветра.

Матросом плавал он потом в далеких морях, под чужими созвездиями. И часто во тьме ночей искал он глазами эту знакомую звезду, угадывая, в какой стороне его милый север.

Путь их теперь лежал в ночах — путь гонимой волчиной стаи. Днем они спали, укрывшись в заросших ржавым папоротником лесных западинах. По ночам, как волки, кружили они у тихих деревень. На отдаленных гумнах набивали пазуху не обмолоченными еще колосьями. Горсть зерна да лесная кислая ягода были их пищей.

Однажды принес Шумков из разведки маленький белый листок, сорвал его с придорожного столба. Были напечатаны на листочке все фамилии беглецов. Сулил генерал хорошие деньги за первые сведения о бежавших каторжниках. Спасибо ему — стали все крепче жаться к Шумкову. И притих Теребилка.

Опять искал запавшими глазами Шумков свою звезду, и шли они дальше.

И вот однажды пришел он — день ликования.

Когда спали все в лесном овраге, неожиданно подняли тревогу слухачи.

— Что, слышите? — спрашивали они, как бы не веря своим ушам.

Далеко, неясно, где-то в корнях дерев, прошла едва приметная дрожь, отдаваясь в ногах стоявших. И настороженное ухо уловило в ропоте лесных вершин далекий-далекий гром. Гром повторился еще и еще раз.

Это был фронт.

— Шумков, черт! — первый кинулся обниматься Теребилка.

— Погоди! — уперся ему в грудь руками Шумков и сказал жестко: — Ежели ступали мы на всю ногу, так теперь пойдем на одних перстышках. Понятно?..

И действительно, пошли на одних перстышках. Осторожно шел впереди Шумков, часто останавливался и подолгу слушал. И, глядя на него, замирали все на своих местах. Все яснее был слышен орудийный гром.

На следующую ночь завидели зарево. И, выйдя на опушку, долго смотрели. Бестрепетно, как свеча, горела на краю деревни изба. И странно было, что не бегал никто вокруг пожарища и не слышно было бабьих причитаний. Тиха и темна стояла деревня, освещаемая высоким месяцем. Где-то в стороне вели ленивую перекличку орудия. Снаряды с гуденьем пролетали в светлой небесной вышине и глухо разрывались в отдалении.

«Фронт! — радостно прислушивался к полету снарядов Шумков. — Кто знает, может, мы уже стоим теперь на своей земле?..»

Но он никому не решился сказать об этом.

Пугливо хоронясь в черной тени навесов, пошли за гумнами разведчики. И вернулись вскоре.

— Насквозь пусто, — сообщили они.

Последним пришел из разведки Теребилка. Он нес что-то под полой, и все слышали его счастливый шепот:

— Обошел три избы — хоть бы корка попалась какая. Все под метелку зачищено. Дальше, подхожу к разваленной избе и вдруг вижу видение: стоит на бревне петух — на самой на луне, каждое перышко видать. Голова под крыло, ножка озябла — подогнута и, слышу, будто храпит. Тут я и цап его под бока. Он закудыкал, и пришлось, конешно, ему голову свернуть. Нате, берите!..

Все жадно и долго ощупывали в темноте теплого еще петуха.

— Сырьем, что ли, будем его жрать? — мрачно спросил кто-то.

— Зачем сырьем! Суп сварим!

— Где?

— А на пожаре. Эх, угощу же я вас бульоном, братцы! — причмокивал в темноте Теребилка.

И каждый почувствовал, как сладостно и бессильно заныло в голодном желудке от этих слов Теребилки. И неодолимо тянуло посидеть у жаркого огня — третий день костра не разводили.

— Опасно, товарищи! Не нарваться бы! — сказал Шумков.

— Деревня пустым-пустая, — уговаривал Теребилка, — айда смело!..

Под конец и Шумков сдался, решили сделать привал.

Задами прошли в деревню. Тихо, от избы к избе пробирались к пожарищу. Мертвыми громадами стояли брошенные дома. Раскрытые снарядами крыши вскинули к небу сотнями черных рук свои доски. Холодный иней оседал на них, облитые белым светом месяца, сверкали несколько досок, как зеркальные.