Через сердце - [54]

— Да? — сказал Старый.

— Вот такую! Какой ужас!

Мы молчали.

— Я сбросил все с себя и вымылся одеколоном.

Мы молчали.

— Не знаю, что будет.

Сержант жалобно заморгал длинными ресницами. От пухлых нежных щек его ветер доносил сладкие струи духов и пудры.

— Господин сержант, — заговорил снова Старый, — это был наш товарищ. Мы хотели бы проводить его до могилы и спеть наши песни.

— Никаких песен! — встрепенулся сразу сержант. — Только то, что записано на религиозных страницах. Как это называется? Молитвы, да!

Сержант отвернулся.

— Хорошо, — спокойно согласился Старый. — Можно.

Мы недаром звали Старым этого заросшего бородой, благодушного человека, немало повидавшего на своем веку. Пять царских тюрем значилось в его прошлом и столько же хитроумных побегов.

И на этот раз мы поверили в его спокойствие.

После поверки Старый выкликнул по списку нас пятерых, — это были ближайшие друзья покойника.

— В барак, на спевку.

Мы собрались в дальнем углу барака разучивать церковные песнопения. Все безбожники, мы с трудом припоминали слова слышанных когда-то в детстве молитв. Вдобавок почти все мы были люди безголосые, с плохо приспособленным к сладкогласию заупокойных ирмосов слухом.

Выручил нас Старый. Оказывается, в дни бедственной юности приходилось ему читать в деревнях по покойникам и даже петь за дьячка.

Когда пришел в барак сержант Лерне, Старый протяжно задал тон и, усиленно мигая нам, взмахнул рукой.

— Свя-ятый боже! — нестройно затянули мы, глядя ему в рот.

— Свя-ятый кре-епкий!

— Свя-ятый бессмертный!

— Поми-илуй на-ас! — кричали мы вразброд дикими голосами.

Дослушав до конца, сержант долго стоял в раздумье. Видимо, пение русских молитв не произвело на него доброго впечатления. Кажется, он уже собирался отменить свое разрешение.

— Конечно, господин сержант, — сказал Старый, — православные молитвы уступают по красоте католическим песнопениям. Ведь вы католик? Я вот слыхал ваш реквием «Dies irae», помните: та-ра-ри-ра-ра-а… Какая мощь, какая сила! Разве можно сравнить его с нашим пением? Давайте-ка, друзья, продемонстрируем «Надгробное рыдание». Си-соль-ми…

Сержант постоял еще в задумчивости.

— Ага… да… реквием. Хорошо, продолжайте! И он повернулся к выходу.

— Над-гробное… ры-ы-да-а-ние… — завели мы ему вслед.

В конце дня мы подняли на плечи легкий гроб и двинулись к приготовленной могиле — туда, на пригорок, где шумели молодые сосны.

В воротах тюрьмы за нами пристал молодой краснощекий солдат в синем берете с помпоном. По дороге он грозно щелкал затвором ружья.

Мы шли в полном молчании, бережно прижимая щеки к шершавым доскам гроба.

И тихо стояли над сухой песчаной могилой, когда гроб, плавно покачиваясь на веревках, уходил вниз. Безмолвно бросили мы горсти мерзлого песку, глухо застучавшие о крышку гроба. Там, на жестяной дощечке, были выбиты гвоздем фамилия погибшего товарища и скрещенные серп и молот.

Над нами на полнеба полыхал желтый морозный закат. Перистые полосы косо разметались в нем, предвещая ветер. Далеко под берегом охала и вздыхала под ударами невидимых волн ледяная окалина.

Старый раскрыл евангелие и скинул шапку. И, глядя на него, поспешно смахнул с головы синий берет с помпоном наш часовой.

— Никаких надгробных рыданий, товарищи! — тихо и жестко сказал Старый, не подымая глаз от развернутых страниц. — Над могилой замученного борца мы дадим друг другу несокрушимую клятву. Палачи делают все, чтобы расшатать наш стойкий дух и подавить наши надежды. Некоторые из нас обессилели от голода и страданий и впадают в безразличие. Товарищи, это смерть!..

Старый перевернул страницу и откашлялся.

— Таких надо тормошить, расшевеливать, не давать заснуть. Ведь борьба не окончена и дело наше не погибло. Оно побеждает там, на фронтах, и победит во всем мире. Пускай неистовствуют палачи! Тем крепче должны быть мы. Уже земля горит под их ногами, и в бессильной ярости они набрасываются на нас, своих пленников. Позор палачам! Вечная слава погибшему в борьбе смелому товарищу!..

На этом Старый захлопнул евангелие, а часовой нахлобучил на вихрастую голову свой синий с помпоном берет.

— Реквием! — громко и торжественно сказал Старый.

Протянув друг другу руки, мы окружили могилу и запели:

Наш враг над тобой не глумился,

Кругом тебя были свои,

Мы сами, родимый, закрыли

Орлиные очи твои.

Мы пели со страстью, кашляя и задыхаясь, устремив бесслезные глаза в желтые просторы неба. Крепко стискивали друг другу руки и пели железными голосами:

Настанет блаженное время,

Когда уж из наших костей

Подымется Мститель суровый,

И будет он нас посильней…

Сытое лицо солдата испуганно и благоговейно вытянулось. Он торопливо подхватил ружье и взял на караул.

Он был суеверен, этот глуповатый провансалец. «Пускай, — думал он, — поют молитву бородатому русскому богу — надо стоять навытяжку». Он так и простоял до конца, пока мы пели эту старинную песню русских революционеров.

Когда мы взялись за лопаты, часовой подошел к Старому и сказал:

— Реквием… Бон, бон!

Лицо его было растроганным.

VIII. СВИСТ КРЫЛЬЕВ

Белые кресты за проволокой вздвоили ряды. И стало им тесно на пригорке. Один за другим сбегали они вниз, широко раскинув руки, и как бы кричали: нас много, нас много!..