Через сердце - [41]

Все вздрогнули, когда подошел неслышно к костру Зимуй. Протянул руки к костру и оглядел всех:

— Э-хе-хе, холодная ночка! А гости наши где?

— Их уже нет, — хмуро сказал поляк.

Он достал из кармана золотые офицерские погоны, помахал ими и швырнул в огонь.

— Офицерье! Мы их расстреляли.

Достал поляк из другого кармана жестянку с махоркой, скрутил цигарку и молча протянул жестянку Зимую.

— Жалковато! — обкусывая бумажку, сказал Зимуй. — Какие чистопородные ребята были. Как кони!..

Он выгреб из костра золотой уголек и, подбрасывая его на ладони, прикурил.

— Ну, да ведь сами виноваты: по что пошли, то и нашли.

XI

«По что пошли, то и нашли», — все повторял про себя Пунин слова старого Зимуя.

В эту ночь он стоял на страже. Слова Зимуя, до удивительности простые, успокаивали его вздыбленные нервы. Да, народ смотрит на это просто, он приучен к этому всем большим и тяжким своим прошлым. Вот Бронислав это понимает.

Да и нельзя было иначе. Отпустить парней — значило выдать себя с головой, сорвать боевую задачу. Держать под караулом — опасно. Ненадежный караульщик Исайка… Другого выхода не было. Закон войны прост и непреложен. Так же точно поступили бы они с нами…

Осенняя ночь была холодна. Месяц уже оседал в глухих вершинах елей. Изредка озарялся мир трепетным светом падучей звезды. И опять смыкалась темень.

Откинувшись спиной на мягко податливые сучья, Пунин молча глядел в сиявшее звездами небо. По темным вершинам елей он примечал вечное течение звезд и вспоминал.

Давно когда-то, будучи тюремным сидельцем, он с увлечением занимался астрономией. Пытливо строил он свои догадки в этой богатой нераскрытыми тайнами науке. В высокое окно тюремной одиночки, как в трубу астронома, наплывали звезды. И он угадывал имена этих дальних странников вселенной, медленно стекавших в графике тюремной решетки.

Мудрецы в колпаках, стерегущие небо волхвы, тысячелетиями смотрели в эти глубокие пределы, ужасавшие человека явлением кровавых комет и звездных падений. Но они спускались с высоких башен только затем, чтобы сказать людям об одиночестве их в просторах вселенной и об ужасе вечного холода, окружающего нашу маленькую планету. Мир — тюрьма, и смеется Мефистофель: все существующее достойно могилы…

Пунин страстно мечтал послужить науке, освобождающей человека от этого ужаса скованности и вечного страха смерти. Как возмущала его эта бескрылость мысли, падавшей в темные тупики, пугавшейся собственных вымыслов и слепых предчувствий.

Человек — работник, освобожденный от всех пут, и наука, живая и могучая, ставшая главной осью жизни человечества, — вот где выход из глухой тюрьмы. Но, конечно, для этого прежде должна победить революция. Без этого куда же пойдешь!..

Так обуздывал он в тишине тюремных ночей свои стремительные мечты о будущем.

И вот — исполнились сроки — революция пришла. Начинается новый круг времен. Как говорит Бронислав: все стало понятно, все теперь можно осмыслить и свести к простым истинам, понятным всякому. Надо только суметь показать людям, что путь к вершинам отныне свободен. Люди жили до сих пор заботой, что им есть и пить и во что одеться. За это шла борьба, на это уходил весь труд кратковременной жизни человека. Страшно подумать!..

А ведь если разбудить спящие силы природы и впрячь их в работу могучих машин, созданных гением человека, какое изобильное плодоношение даст земля! И как мощно тогда развернет крылья спящий дух человека — хозяина Земли…

Вот туда, к этим туманным звездам, когда-нибудь направит он путь невообразимых сейчас кораблей…

— Да ведь и галки летают! — вдруг вспомнилось Пунину.

Эту премудрость высказал вчера там, у костра, кашевар Исайка. Даже Бронислав потерялся от гнева.

— Сам ты галка монастырская! — зло обругал он кашевара.

— Он меня положительно повергает в тоску, — жаловался после Бронислав, — я ему битый час толковал насчет того, как человек оторвался от земли, а он мне, изволите видеть, подает реплику насчет каких-то галок. И уж ему все ясно!..

Да, Исайка — это… гм… гм… с Исайкой еще много надо поработать. И ведь поэт: сказки горазд плести и на всякие поделки мастак. А птиц-то как пересвистывает! И все-таки Исайка — это тьма, в нем вся косность старого мира, вся его качающаяся балясина. Толстопятый, кривой корень!..

Но зато хорош старик! Ах, хорош старчище! И ведь кто? Рыбак, зверолов, простец, лесная душа. А как все постигает чистым своим умом. Новым человеком стал он в эти дни у костра. Недаром суровый Бронислав так трогательно полюбил старика.

Недавно ночью пел Зимуй у костра ста́рины о богатырях — перенял будто их еще от деда. И задрожала от восторга душа комиссара, когда слушал он слова былины, памятные еще из детских учебников.

Да ведь во мне-то сила да такая есть,

Кабы в земною-то обширности был столб,

Да как был бы он в небесной вышине,

Да каб было в нем железное кольцо,

Поворотил бы я всю землю подвселенную.

Казалось, распахнулась въявь седая старина, и будто в самом деле какой-то старый богатырь пел в ночном дремучем лесу эту гордую песню, пережившую тысячу лет и не погибшую в народе.

Да, богатырские дела под силу народу, создавшему такие слова!..