Через сердце - [134]

«Лгуны» неистово восстали тогда против «тирании сермяги и лаптя» в искусстве. И каждая новая картина мастера становилась мишенью для ожесточенных нападок «лгунов», ратовавших за чистое искусство.

В самый разгар споров мастер и выставил портрет «Плачущей старухи». Это был прямой вызов «лгунам».

«Чего вы хотите? — как бы сурово спрашивал мастер своих противников. — Да, еще раз — сермяга и лапти. И еще раз — заплаканное лицо матери-родины. Пройдете ли вы мимо, не спросив себя: о чем эти слезы?..»

Так все поняли тогда картину. Она смотрела скорбными глазами на теснившихся зрителей. Молчаливая, с замкнутым ртом — она кричала о нищенской своей недоле. И все жандармы и цензоры не могли ничего с ней поделать. А передовая тогдашняя молодежь часами смотрела на нее и аплодировала мастеру.

Теперь немногие помнят историю этой забытой картины. И великая честь выпала Маркелию — возвратить народу эту драгоценную находку.

Да! Но кто же все-таки этот Бугримов? У кого бы спросить?..

И тут Маркелий вспомнил о своем старом приятеле Брашно, о его картотеке.

Встречались они редко: Брашно жил на другом конце города, в старинной монастырской башне при музее, где он работал научным сотрудником.

Маркелий нашел в записной книжке его телефон, но позвонил не сразу. Было у них шутливое обыкновение «разыгрывать» друг друга. Туговатый на ухо и доверчивый Брашно не раз попадался на удочку, закинутую Маркелием.

И теперь, прежде чем поделиться радостной новостью с приятелем, Маркелий придумал хитроумное вступление.

Был уже вечер. Громадное пространство полыхающего огнями города разделяло приятелей.

Маркелий набрал номер, снял трубку и, изменив голос, начал разговор.

III

— Алло! Это товарищ Брашно?

— Ну-ну! Да, я — Брашно. Кто говорит?

— Что-то плохо вас слышу! Я не ошибся? Это кандидат искусствоведческих наук товарищ Брашно?

— Я к вашим услугам. Кто это?

— Добрый вечер, Степан Петрович! Извините, что потревожил. С вами говорит редактор издательства энциклопедий Энский. Я к вам вот по какому поводу. Был у меня сегодня заморский гость, мистер Гопкинс из Лондона. Он — издатель словарей и справочников. Вроде нас, но… хе-хе!.. помельче. Мы-то левиафаны, конечно, по сравнению с ним…

— Так-с. В чем же дело?

— Видите ли, Степан Петрович, мистер этот затевает прелюбопытнейшую штуковину. Англичане — ведь они страшнейшие систематики…

— Хорошо-с! Но я никак не возьму в толк, при чем тут я?

— Как же — при чем? В самом прямом смысле! Видите ли, мистер Гопкинс задумал выпустить всемирный, справочник справочников по вопросам искусства. Каково? В разговоре с ним я обмолвился — извините! — что вы у нас составитель единственной в своем роде картотеки по русской живописи — на тридцать тысяч карточек.

— Положим, только на двадцать.

— И представьте, дорогой Степан Петрович, этот проныра мне говорит: «Да, знаю». И даже, вот как вы сейчас, поправил меня: «Положим, на двадцать». Я только руками развел: что же это делается? У нас о вашей картотеке знает только узкий круг специалистов, а они там, в туманном Лондоне, уже каталоги на вас составляют!

— Да… так что же вам от меня угодно? Я решительно не…

— Сейчас я заканчиваю. Торговцы они, Степан Петрович, меркантильщики! Начал этот мистер Гопкинс осторожненько: дескать, хочет дать в своем каталоге краткое описание вашей картотеки, а затем — бац! — прямо спрашивает, нельзя ли купить, не продажна ли, мол, ваша картотека. Ну уж тут я не выдержал. Да тут, говорю, надо предварительно снестись с самим министром! Да если хотите знать, говорю, наше правительство этого не допустит!..

— Стоп, стоп! Совершенно напрасно, уважаемый товарищ! Во-первых, я не уполномочивал вас вести разговор в таком духе. Во-вторых, я уже давно расчухал, что это плетет каверзу небезызвестный жулик Маркелий. Думаю: ну-ну, и горазд же работать языком — ему бы в актерах служить, а не по музейной части.

— Врешь, врешь! Не выкручивайся! Ведь поверил, сознайся! Опять поддел я тебя?

— Чертило! Что ты отнимаешь время всякой белибердой? А я-то было развесил уши!..

Какое-то время после этого в обеих трубках перекатывался благодушный стариковский хохоток — с кашлем, с хлюпаньем, с бульканьем. Наконец собеседники настроились на серьезный лад.

— Ну, что у тебя нового? — спросил Брашно.

— Громадная, брат, новость: вчера я нашел «Плачущую старуху» нашего мастера.

— Ты опять за свое? На этот раз не пройдет! Трепач несчастный! И как тебе не надоест? Дожил до седых волос, а врешь как мальчишка!

— Слушай, Степа, слушай! Говорю тебе истинную правду: нашел! Даже скажу где: в магазине у Егорки.

— Брехня! Не верю! Может, подделка какая-нибудь? По моей картотеке она тю-тю! — в Америке значится, брат! Есть косвенные сведения, что она перекочевала туда в чемодане одного дипломата.

— Чепуха! Придется внести в твою картотеку поправочку: сегодня я держал «Плачущую» в своих теплых руках. Это факт! Посмотри-ка, не проходит ли по твоей картотеке некий Бугримов?

— Бугримов? Что-то помнится… Погоди, сейчас проверю.

В телефонной трубке было слышно, как зашаркал шлепанцами Брашно, как долго шелестел какими-то бумагами. Наконец в трубке послышалось его покашливание.