Через кладбище - [2]

- Значит, ты что, в живых его предполагаешь оставить?

- Кого это?

- Ну, Гитлера.

- А-а... Там будет видно, - достает из мешочка, похожего на кисет, зубную щетку Михась. - До конца войны далеко. Может, он еще и нас в живых не оставит.

- Настроение, я гляжу, у тебя зыбкое, Михасик.

Плащ-палатка, заменяющая дверь, шевелится, отодвигается.

В землянку впрыгивает тоненькая, рыженькая, с косичками девушка.

- Михась, ты где? Ах, вот ты!.. Доброе утречко, Константин Савельич, кивает девушка Мамлоте. - Так вот, Михась, твои документы. Это, смотри, даже с твоей фотокарточкой - постоянное удостоверение. А это тебе пропуск: аус... аусвайс.

- Сама как следует не можешь выговорить, - наклонившись над тазом, чистит зубы Михась под жестяным умывальником. - А писала их, конечно, тоже ты, Клавка?

- А кто же, - смеется девушка. - Но бланки эти настоящие, немецкие. Из немецкой типографии. Вот тут маленькими буковками, смотри, напечатано: город Лейпциг. Мы их в Мальцеве взяли, когда громили комендатуру. Это подлинные бланки.

- Подлинные, - хмурится Михась. - Немцы, наверно, после того их уже десять раз переменили, эти бланки. А печать кто ставил? Конечно, Гришка Бумбер?

- А кто же?

Мамлота осматривает документы.

- Печать... дерьмовая. Но это ничего. Ты, Михасик, ее вот так большим пальцем прикрывай, если в случае чего придется показывать. А бланки, она правильно говорит, настоящие. Я сам по таким еще неделю назад ходил. И немцам показывал. А печать прикрывал. Правда, мне аусвайс Наташа писала.

- Вот в том-то и дело, что Наташа, - прячет документы за пазуху Михась. - По Наташиным аусвайсам я без разговора хоть в Берлин пойду. Она же немецкий язык преподавала.

- А я не преподавала, но, может, еще буду преподавать, - смеется Клавка. И заверяет: - Я их в точности с Наташиных переписываю. Буква в букву. И где немецкий текст и где русский. Никто покамест не жаловался. На печать, верно, кое-кто обижается. Но это от меня не зависит... Ой, какое у тебя грязное полотенце! Как не стыдно! Кавалер! Дай постираю.

- Ладно. Обойдемся. Ты документы получше пиши.

Из-за плащ-палатки в землянку просовывается бородатая голова:

- Ну, где у вас этот хлопец, которого надо отвезть? Готовый он или нет? Ждать больше не могу.

- Сейчас выйдет, - отвечает Мамлота. И говорит Михасю: - Вон тебя уже экипаж ожидает. Очень надежный мужик. У немцев служит. Я его знаю. Ездил с ним.

Михась садится на корточки, укладывает в мешок полотенце, хлеб, кусок сала, несколько вареных картофелин, приготовленных, видимо, еще с вечера, и смотрит на Мамлоту:

- Как считаешь, взять с собой гранаты?

- Не стоит. Лишняя и вроде как бы опасная обуза.

- А пистолет?

- Ну это тем более. Казаков вообще-то, ты знаешь, не запрещает, но, как говорится, не рекомендует в таких случаях. Вдруг тебя остановят, начнут обыскивать. Не советую.

- Нет, нет, пусть он возьмет с собой хотя бы гранату, - вмешивается в разговор Клавка. Все еще она почему-то не ушла, хотя и Мамлота и Михась больше не замечают ее. Но она уселась на топчан и, минуту назад веселая, теперь, по-старушечьи пригорюнившись, неотрывно смотрит, как Михась собирается в дорогу. Вот он надевает ворсистую теплую кепку. - Я тебе говорю, возьми с собой хотя бы гранату, - осторожно трогает она его сзади за рукав стеганки. - Там у Жухаловичей на каждом шагу немцы. Возьми или гранату, или пистолет.

- А ты-то еще чего? - наконец оглядывается на нее Михась.

- Похоже как жена, - смеется Мамлота. - Или у вас, между вами что-нибудь такое?

- Я сам не знаю, чего она, - пожимает плечом Михась. - Пришла, принесла документы - и вдруг, пожалуйста, уселась.

- Я могу и уйти, - вспыхивает Клавка.

И уходит.

- Все-таки, я замечаю, Михась, ты не в духе, - морщится Мамлота, когда они поднимаются из землянки. - Может, тебе правда сегодня не ходить? Знаешь, как Казаков говорит. Если коммунист или вот, как ты, комсомолец идет на задание, у него всегда должно быть хорошее настроение. Чтобы все люди это видели и верили, что победа обязательно будет за нами. А ты сегодня какой-то вялый. Я тебя не узнаю.

- Нисколько я не вялый, - слабо протестует Михась. - Я просто позавчера не выспался и вчера тоже. И сегодня, как опять вспомню ту женщину, Софью Казимировну, у меня прямо все внутри...

- А ты ее пока не вспоминай. Забудь, - опирается всем грузным телом на костыль Мамлота. - Вспоминай что-нибудь интересное, веселое. Было же у тебя что-нибудь очень веселое. Вот это и вспоминай.

2

На широкой полукруглой поляне среди шалашей и землянок, укрытых дубовыми ветками, уже жарко пылают костры. И над каждым свисают с толстых треног огромные котлы, в которых варится - можно угадать по запаху баранина с картошкой.

И тут же, чуть подальше, в еще густом предутреннем тумане, пасутся, щиплют мокрую, тронутую первым морозцем траву короткохвостые мохнатые овцы. На них начальственно по-немецки - "цурюк!", "во вильст ду хин?" покрикивает немолодой пленный австриец в засаленном, мышиного цвета мундире.

Еще издали разглядев Михася и Мамлоту, австриец берет под козырек и старается по-военному щелкнуть каблуками.