Черепаха Тарази - [78]

В зал вошел свирепого вида мужчина с небольшой клеткой в руке. Он стал возле перегородки, положив на доски руку, и то, что, свернувшись, лежало в клетке, — черная кошка, — глянув на зрителей, испуганно забилось в угол.

— Рассказывай! — приказал судья, и мужчина сразу заговорил, стал витиевато и утомительно долго рассказывать о том, что кошка некогда была его женой и что жена повздорила с этой колдуньей, которая дала ей кличку одноухая кисонька — и пригрозила отрезать и последнее ухо. Сам он, правда, был в это время в городе, но все видели, как жена его зашла в дом колдуньи, а через час, после ссоры, вместо жены выбежала оттуда кошка, и, вернувшись, он обнаружил ее на своей постели…

Армон утомился от этой болтовни и с тревогой подумал, что нельзя оставлять Тарази в одиночестве. Он тихо встал и пошел к выходу.

Отец даже привстал, оскорбленный такой дерзостью сына, мужчина же, решив, что судью взволновал его рассказ, продолжал с еще большим рвением.

Тарази спал, когда Армон заглянул к нему в комнату, — все дни, после отъезда Бессаза в деревню, Тарази почти не вставал с постели, страдая от хандры.

Армон ходил взад-вперед по коридору и, проходя мимо дверей Тарази, каждый раз останавливался и вздыхал.

Но Тарази очнулся, едва Армон закрыл за собой дверь, и лежал, прислушиваясь к шагам Армона, тревожным и растерянным.

«Как он будет смотреть мне в глаза, когда Бессаз вернется? — подумал Тарази. — Будет чувствовать себя виноватым… хотя ведь я обманул его, оторвал от родных… Надо как-то обнадежить его — он молодой, поверит… Сказать, что познания на этом не кончаются… Вокруг множество тайн… и самая великая из них и сам человек…» И Тарази окликнул его.

Сделав добрый вид, Армон зашел к нему.

— Вы хорошо выглядите, — пожелал он сделать Тарази приятное. — А я только что из суда…

— Подождите, — Тарази поднялся с постели. — Идемте, прогуляемся по саду, и вы расскажете…

Желание Тарази обрадовало Армона — ведь они уже несколько дней не гуляли вместе, и уже на лестнице Армон стал нетерпеливо рассказывать о суде над колдуньей, хотя почему-то был уверен, что это неинтересно Тарази.

Но Тарази просил повторить кое-какие подробности из услышанного на суде и загадочно улыбнулся, словно вдруг решил для себя то, что давно не давало ему покоя.

— Не могли бы вы устроить мне встречу с вашим отцом? — неожиданно спросил Тарази и, не дождавшись ответа, воскликнул: — Прекрасное для вас дело, мой друг! Сумейте доказать судье, что люди подвергаются танасуху не колдовством, не игрой злых чар… Вы понимаете? Сотни, тысячи тех, кого травят невежды, обвиняя их в колдовстве, избежали бы рук палача…

— Понимаю, — Армона поразила больше всего простота самой догадки, которая увлекла Тарази.

Тарази говорил еще что-то, размахивая с увлечением руками, но Армон, уже обдумывающий услышанное, нетерпеливо, с юношеским пылом воскликнул:

— Ведь это так просто! Надо сегодня же пригласить сюда отца…

— Просто?! — прервал его отрезвляющий голос Тарази. — Для нас с вами может быть… Но как убедить публику? Суеверную, для которой все в жизни имеет готовое объяснение? Колдовство — надо прошептать заклинание, мор и землетрясение — от дурного глаза, войны и резня племен — противостояние луны и солнца… Как отменить законы, построенные на суеверии? Не все так просто… Когда я уеду, Армон, уверен, что вы займетесь этим достойным занятием… Дерзайте!

— В следующий раз вы приедете сюда — и убедитесь, что в нашем Орузе никого не будут больше судить как колдунов, — с горячностью сказал Армон. А отца я беру на себя…

— Да, хотя бы одного судью переубедить. Важно начало… — Тарази улыбнулся — ему сделалось легко, ведь он оставлял Армона с надеждой, которая так нужна молодому человеку…

VII

Ранним утром, когда наши тестудологи по обыкновению прогуливались вокруг дома, послышались голоса внизу, на склоне холма.

Армон, удивленный, остановился, не понимая, кто это мог осмелиться нарушить тишину здешних мест, зато Тарази, будто догадавшись, побледнел.

И тут же увидели они, как человек десять горожан карабкаются по камням на вершину холма — хохочущие и дерзкие. Они преградили путь повозке, желая как следует развлечься, прежде чем прогонят их.

Но вот и Абитай… невозмутимый тянул лошадь под уздцы и, защищаясь, на всякий случай размахивал в воздухе кнутом.

Армон не сдержал себя, застонал, когда увидел, что из крытой повозки выглядывает морда черепахи. И высунулась она так, глядя на окружающих, будто родилась страшенной, ленивой, будто нет вокруг нее споров, долгих месяцев опытов в этом доме на холме. Все как сон, как бред…

Лишь отметил Тарази, что черепаха не мечется в страхе перед толпой, как тогда, на пустыре, держится даже с достоинством, не обращая внимания на крики и суету. На морде ее уже не было страдальческой маски, напротив, глаза ее в какую-то минуту сверкнули иронией и дерзким вызывом зевакам. Видно было, что она многое поняла и пережила, а сейчас успокоилась и приняла свой обратный танасух как должное и смотрела на все и на всех философски, если, конечно, этот высокий слог можно применить к поведению низкого зверя…