Черепаха Тарази - [56]

Абитай, желая еще больше убедить ее, привел сестру и Тарази, чтобы и тот внушил ей надежду.

Держа за руку Хатун, готовую сбежать от стыда, Абитай пространно обратился к тестудологу:

— Коль скоро мы с приятелем Бессазом заранее решили позаботиться… К нему вернется человеческий облик, но ведь живое существо не может быть одно, без семьи, ибо его снова завлекут в дурные дела. Не лучше ли, подумал я, чтобы они уже сейчас переговорили с моей незамужней сестрой, женщиной, как вы сами видите, кроткой и порядочной, единственный недостаток которой простоватое лицо… Но, как говорят в нашей деревне, умелые руки прикрывают дурное лицо… Добавлю, что и Бессаз, прежде чем станет красавцем, должен изменить свой безобразный облик. Так что он и Хатун — хорошая пара…

— Похвально, — отвечал Тарази, всматриваясь в лицо Хатун. — А что я должен сделать для их будущего счастья?

— Вы должны обнадежить сестру…

— Мы стараемся вернуть ему прежний облик, — уклончиво ответил Тарази, но когда он замолчал, губы его вздрагивали, будто он продолжал говорить, но про себя, неслышно.

— Поблагодари Тарази-хана и ступай! — Абитай несколько грубовато потянул ее к выходу, но Хатун успела прошептать пожелание здоровья, удач и всяческих благ нашему тестудологу.

Уклончивый ответ Тарази хотя и успокоил ее, но мысль о том, что найдет она искусного колдуна, который заговорами вылечит ее суженого, так запала в ее сознание, что Хатун решилась и сейчас заботливо вела черепаху под руку, гуляя с ней по саду.

Хотя и были они вместе уже несколько дней, Хатун вздрагивала всякий раз, если во время ходьбы черепаха нечаянно задевала мордой ее плечо. Бедная женщина еще крепче сжимала черепахе руку — единственное, что было в ней пока человеческого. Она заставила себя полюбить эти руки, но дальше рук, все остальное вызывало брезгливость, сколько бы Хатун ни старалась внушить себе хотя бы чувство жалости. Но для неприхотливой женщины, которая согласна даже на частичку человеческого, и рук было достаточно для грез и мечтаний. Потому она подолгу рассматривала руки черепахи, боясь, как бы снова не превратились они в лапы, и, разговаривая, все время поглаживала их. И еще ей нравился голос черепахи — густой, даже чуть грубоватый, но мужской, человеческий, и поэтому она старалась больше молчать, чтобы слушать его и восхищаться.

А черепаха, чувствуя это, говорила безудержно и все, что попадет на язык, а когда второпях, словно подавившись собственной болтовней, умолкала, чтобы перевести дух, Хатун испуганно смотрела ей в рот, думая, не лишилась ли она снова дара речи. И она продолжала болтать несусветную чушь, тоном кокетливым и сладострастным…

Наши тестудологи тоже вышли погулять, хотя обычно после каждого рассказа черепахи оставались дома, чтобы поразмышлять вслух над услышанным. Проходя мимо ограды сада, они увидели, как черепаха, смешно вытянув шею, пыталась понюхать цветок олеандра и как Хатун наклоняла куст, смеясь.

Армон, обычно спокойный и выдержанный, вдруг вышел из себя, затряс кулаками и отвернулся, чтобы скрыть отвращение и сострадание.

— Надо родиться идиотом, чтобы внушить сестре… — дальше он не мог договорить, задыхался, проклиная Абитая.

— Он, как все, надеется на лучшее, — вздохнул Тарази. — Но не знает того, что знаете вы, Армон: человеческий род происходит от разных животных или птиц. Род Бессаза, начавшийся когда-то от черепахи, уже где-то во втором-третьем колене обнаружил в крови червоточину, порчу. Каждый последующий рождался с клеймом, у прадеда Бессаза, скажем, могли быть слоновые ноги, у Бессаза — это Копчиковый нарост. В следующем поколении гнилой крови стало еще больше. И так до седьмого колена, когда мы видим, что род вернулся, завершив круг, к тому, с чего начал, — к черепашьему облику… Бессаз замкнул цепь… Он, как и прикованный на холме, тоже пристегнут цепью…

— Значит, мы не сможем полностью… раз это неизбежно?! — Армон испугался собственной мысли.

— Не будем отчаиваться, — помрачнел Тарази. — Как бы там ни было, все равно труды наши не пропадут даром. Даже если тестудология окажется лженаукой… Но продолжим! Позовите, пожалуйста, Бессаза. — И Тарази, оставив в недоумении Армона, быстро направился к дому.

Черепаха сегодня дольше обычного прощалась с Хатун и прибежала, запыхавшись, и, боясь нареканий слушателей, с ходу начала, рассказывая о той кошмарной ночи, когда казалось, что прикованный, покинув на время свое всегдашнее место на холме, начал преследовать Бессаза.

Звон цепей и топот, который раздавался за стенами дома, то утихал надолго — и тогда Бессаз, отнеся все эти слуховые галлюцинации за счет выпитого вина, успокаивался и засыпал, словно проваливался в небытие, — то снова будил его шумом и шорохом на крыше. Один раз Бессазу в ужасе послышалось, что цепями звякнули совсем рядом, в прихожей, между кухней, где спал староста, и его комнатой. Бессаз хотел было уже вскочить и крикнуть, позвать старика, но вместо этого почему-то непроизвольно ощупал свою спину. Опухоль стала чуть меньше, вернее, уменьшилась выше спины, зато от копчика до поясницы отчетливее вырисовывалась та твердая линия, которая уже на следующий день, отделившись, повисла — хвост.