Черёмуха - [4]

Петька вернулся из города в сумерки. Он угостил меня и Настю конфетами, похожими на цветные камешки, и рассказал о том, что ел сегодня в городе сладкий снег. Мы повели Петьку в крапиву к новому дому.

— Дом? — удивился Петька.

— Мы, батюшка, погорели тут. По миру пришлось ходить, — сказала Настя. — Да уж постарались — отстроились заново. Лёнька тут за хозяина был.

Петька осмотрел дом, заглянул во все углы и остался доволен.

— Ну, спасибо, — басом заговорил он и похлопал меня по плечу. — Хозяйствуй, сынок, привыкай! А я ведь тоже не с пустыми руками вернулся.

Петька сбегал домой и принёс ружьё, которое отец купил ему в городе. Ах, какое это было ружьё! Ложа покрыта лаком, на конце блестящего жестяного ствола посажена мушка, курок защищён предохранительной скобочкой, а стреляет ружьё пробкой, которая привязана на длинной зелёной нитке.

— Это к нам в дом, — сказал Петька, передавая мне ружьё. — Будем теперь на охоту вместе ходить.

— Верно, верно! — поддержала разговор Настя. — Уток набьёте. Их на болоте тьма-тьмущая!

Не успел я вдоволь пострелять из ружья, как послышался голос дяди Никиты:

— Петро! Детка! Где ты?.. Домой иди, чай пить…

Петька вырвал ружьё у меня из рук и сунул его под скамейку.

— Вы… вы не сказывайте. Будто мы так играем, без ружья…

— Петро-о! Чай пить… — звал дядя Никита.

— Он не хочет!.. — закричал я.

Но тут Настя дёрнула меня за руку и угрожающе зашептала:

— Забыл, где мы живём? В крапиве живём, в тайности живём. Молчи…

Петька убежал. Разошлись по домам и мы с Настей.

Дома у нас пили чай. Бабушка размачивала в чашке корку хлеба и рассказывала, что Никита ездил в город и подал на Ефима жалобу в суд.

— Вы хуже Петьки с Лёнькой! — журила она отца. — Те и подерутся и помирятся — и всё промежду собой. А вы зачем-то посторонних людей впутываете.

Отец закрылся газетой, будто ничего не слышал. Чай был очень горячий. Я торопился, отпил большой глоток, и мне показалось, словно у меня во рту не чай, а угли. Я задохнулся, покраснел и закашлялся.

— Попей ты хоть раз по-людски! — с досадой сказала мать.

Стал я пить «по-людски», но это было скучно и долго. А мне перед сном непременно надо было сбегать к Петьке и предупредить его, чтобы он не беспокоился. Ружьё из «нашего дома» я взял с собой — а вдруг украдут или дождик? — и теперь оно лежит у меня под постелью.

В калитку постучали. Мать вышла и ввела в избу дядю Никиту. Отец отложил газету и вытянул шею.

— Ты сиди, братец, сиди! — поспешил предупредить дядя Никита. — Я драться не мастер. Я только насчёт игрушки спрошу. Что же это получается? Днём я своему сыну покупаю ружьё, а к вечеру твой сын забирает это ружьё себе. Это же чистый разор! На тебя, озорника, я в суд могу обжаловать, а с Лёнькой что мне делать? На него и законов нет.

Мать, бабушка, брат Григорий — все поставили на стол чашки и обернулись ко мне. Даже мордастый кот Сёмка уставился на меня. Я нагнулся над столом и ожесточённо подул в блюдечко.

— Какое ружьё? Где? — спросила мать.

И чего только не наговорил тут дядя Никита! Будто я отъявленный попрошайка, выманиваю у глупого Петьки сахар, хлеб, спички, игрушки…

Взяв за подбородок, отец вздёрнул мою голову вверх и закричал:

— Связался чёрт с младенцем! Отдай сейчас же…

Надо было бы мне сказать: «Знать ничего не знаю», — но глаза у тятьки, словно крючки, зацепили меня и потащили к кровати.

— Ну, ну! — торопил отец.

Я вытащил из-под постели ружьё и отдал дяде Никите. Тот осмотрел ружьё со всех сторон и, покачав головой, молча вышел. Отец шагнул за ним следом, с грохотом запер на засов калитку и, вернувшись, сердито сказал:

— У меня чтоб в избу к Петьке больше не шляться! Гуляй около своего дома. Попрошайка! Я вот сорок лет на свете живу, а попрошайкой никогда не был.

Мать и бабушка начали меня уговаривать: с Петькой мне лучше не дружить, он недотрога и плакса. Разве мало других товарищей в деревне — Стёпа Мальков, к примеру, или Мишка Шилов. Я только вздохнул — какие же это товарищи! Мишка — тот совсем маленький, а Стёпа вон где живёт, за двадцать домов. Ходи к нему!

4

Утром я прибежал к Петькиному дому и постучал в окно. Но вместо Петьки выглянул дядя Никита:

— Проваливай, молодец! Тут для тебя приятелей нет!

С этого дня я редко видел Петьку. Дядя Никита всюду водил его за собой: в лес, в поле, на луг. Деревенские мальчишки смеялись над Петькой и даже выдумали дразнилку:

«Петька, Петька, толстый нос! К отцу хвостиком прирос».

Только мы с Настей жалели Петьку. Хорошо, конечно, съездить с отцом в поле раз, другой, но не каждый же день. Посадит дядя Никита Петьку на меже около телеги, скажет: «Гуляй, сынок! Жуки тут, птицы — всё твоё» — и сам поедет пахать. А борозда длинная, на полверсты. Сидит Петька около телеги и томится без дела.

Как-то раз я заметил Петьку на огороде. Дяди Никиты вблизи не было. Я подбежал к Петьке и позвал:

— Пойдём на охоту!

Он согласно закивал головой. Но тут в переулке показался дядя Никита:

— Сынок! Петро! Одеться надо, одеться! Ишь каким холодом потянуло!

Я подставил лицо под ветер. Он был тёплый, как парное молоко, и дул уже третий день. Петька вздохнул и уныло побрёл к отцу.