Черемош (сборник) - [40]
Трещит лебедка, наматывает на барабан колючий трос. Со дна поднялось мутное облако ила, и вот уже дерево, в сизой грязи, с камешками, вросшими в кору, вольно гойдается[49] на волнах. К стволу вязали веревку, в нее впрягался Ткачук. Шел он по краю берега – добро, когда без преград, а чаще – пер напролом сквозь заросли колючего терна, тягал по воде добытую удачу. Один из братьев упирался шестом, направлял бревно, чтоб не жалось к земле. Второй Лошков, тот вовсе ничего путного не делал, держался за комель, на случай подтолк нуть, если застопорит на перекате.
Так что, пока волокли к селу, Ткачуку доставалась самая тяжкая работа, считал он, но не прекословил, тянул веревку, только покряхтывал да хватался за деревца, чтоб не свалиться ненароком с сыпучей грани. Знал, что Лошковы еще натрудятся, когда причалят, а ему снова не будет занятия.
Наконец бревно на толоке. Поплевав на ладони, братья врастяжку шаркали пилой. Мореная древесина поверху крошится, и скоро из-под разведенных зубьев на земле вырастают два холмика мохнатой трухи. Со временем пила замедляет ход, звук становится жестче, вроде ствол пропитан раствором бетона. Колышутся темные от пота рубахи. Блестит узкое тело пилы, дзвенькает обиженно, жалуется вслух, что ее, как сучку, каждый к себе тягает. А из бревна, из концов глубокого разреза, будто пульсируя, брызжут розовые струи.
Отпиленную колоду Лошковы расклинивали на куски и, сложив срубом, оставляли сохнуть на солнце. Потом делили на три равные части и, если судьба не скупилась, одаривала щедро, то дров хватало до весны. Правда, раз от разу приходилось стянуть с посадки оберемок[50] хвороста, но это не в счет. Главное, угля покупать не надо. «Черное золото» – говорят, и берут как за золото. А откуда у Ткачука деньги? Уголь жар держит, слов нет, но ведь сколько не топи, к утру хата опять выстужена.
Да и что есть уголь? – черная немота. То ли дело – дрова! С ними и поговорить можно. Скажешь: горим, братчики! – а они фырчат в ответ, разгорячатся, по-своему тараторят, о чем – не понять, но все равно хорошо, что базикают![51] Нехай на дворе зима лютует – не страшно, если в трубе дрова гудят.
Ткачук поднялся на высокий берег. Отступая, вода покрыла низины склизкой грязью, месить ее – удовольствие малое, а растянешься – калекой станешь, не дай-бо… Зато здесь, наверху, – и сухо, и призор лучше. Ткачук на зрение не в обиде, и хоть нитку вдеть не получается, марь застит, но для дали у него зенки что у коршуна.
По свежей пахоте расхаживали вороны, молча и угрюмо, как монахи. Вдоль дороги выстроилась шеренга тополей. Пустое дерево, считает Ткачук, только в гору растет да хрущам приют, ни продукта, ни защиты. Одна, может, польза – знак подают, сколько до села топать. Ткачук сделал берегом долгий крюк, но снова вышел недалеко от околицы.
Весь этот путь река блуждала, вязала петли меж зарослей узколистного вербняка. Лешевые места, непуганые. Над водой свисали тонкие вицы с желтыми сережками, почти касались течения. Дырявые тени лежали под берегом, а где излука брала начало, до самого села зеленел простор житнего поля.
Ткачук глянул с обрыва и вдруг радостно ругнулся: на стремнине, среди белых всплесков, качалось бревно. Вай-ле! Метров семь-восемь будет! Лесхозное! Из дока, наверно, смыло: в большую воду часто случается, но для других… Нет, не обманулся сегодня Ткачук, не обманулся…
Первым желанием было бежать к броду, но вспомнил с досадой: оттого и плывет бревно, что половодье, бродов нет. Сюда плоскодонку бы. Но кто решится выйти? Один Ваньця Лозовик страха не имеет. У него руки долгие, достанет шестом до дна. Вопрос: где Ваньцю сыскать? Магазин в этот час еще закрыт…
…А ноги уже несли к селу. Напрямки тут недолго, а для такого дела – пулей можно. Главное, Ваньцю срочно найти, он не откажет, на риск выйти – ему в усладу, только скажи, в два счета бревно забагрит!
Внезапно небо над головой заполнил стрекот мотора. Должно быть, вертолет. Но Ткачук притушил любопытство, некогда рассматривать, пустяками забавляться. Поспешать надо. Придумали вертолетов на нашу голову, небеса вхолостую пашут, а для земли нет их, для земли моторов не хватает. Ткачук все понимал, может, даже больше, чем другие, но как железо летает, понять не мог, не клеилось это в мозгу. И когда заходила речь о спутниках да космосах – не сомневался, точно знал, что брехня. Мало чего в газетах врут, бумага стерпит, про жизнь счастливую тоже написано. Какие там спутники, когда топить нечем?!
Но Ваньця оказался дома. Сидел на пороге, расставив босые мослатые ступни, и кормил пса – тот жадно лакал варево из бляховки.[52] На приветствие Ваньця не ответил, поднял остекленелые буркалы и, кивнув на пса, с трудом вытолкнул слова:
– Во… г-голодный, бля…
Ткачук в сердцах махнул рукой. Шагнул со двора, даже фортку[53] не прикрыл. Такого подвоха он не ожидал, а хуже всего, что не мог высказать Ваньце в сивушную морду, какой сын у его батьки, все равно не понял бы в своем беспамятном виде. Тут некогда слова тратить, решать надо – по расчетам Ткачука, бревно прошло уже половину пути. И ничего иного не оставалось, как плюнуть себе в душу – идти просить помощи у Юрка Дорошенко.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Светлая и задумчивая книга новелл. Каждая страница – как осенний лист. Яркие, живые образы открывают читателю трепетную суть человеческой души…«…Мир неожиданно подарил новые краски, незнакомые ощущения. Извилистые улочки, кривоколенные переулки старой Москвы закружили, заплутали, захороводили в этой Осени. Зашуршали выщербленные тротуары порыжевшей листвой. Парки чистыми блокнотами распахнули свои объятия. Падающие листья смешались с исписанными листами…»Кулаков Владимир Александрович – жонглёр, заслуженный артист России.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.