Череда - [12]

Однажды он засиделся в столовой очень поздно, почти все люди разошлись, и слышно было, как на кухне за стеной тихонько пела какая-то кухарка. Таня и Ванда собирали со столов грязные тарелки, пустые бутылки, стаканы, вытирали столы тряпками, ставили на столы вверх ножками стулья. Таня иногда поглядывала в сторону Павла и то цеплялась за ножку стула, то роняла тряпку; ему стало отчего-то неловко, и он встал, пошел к двери, но возле двери оглянулся и увидел, что Таня смотрит ему вслед, застыв с тряпкой в руках. Увидев, что он оглянулся, наклонилась над столом и начала быстро-быстро вытирать его.

Павла это почему-то тронуло, он вышел из столовой, спустился с крыльца и встал, глядя на окна столовой, закрытые ставнями. Постоял немножко и пошел, направляясь в сторону своего дома, но опять остановился, оглянулся на столовую, и тут ему пришло в голову подождать, пока Таня выйдет, и проводить ее домой. Вот удивится Таня, когда увидит, что он ее ждет… Да и самому интересно… Все равно делать нечего…

Она долго не выходила, Павел начинал уже терять терпение, хотел повернуться и пойти домой, потому что замерз в своем подбитом ветром пиджачке с распахнутой грудью – на воротнике рубашки оторвалась пуговица, и он никак не мог собраться пришить ее, берег пуговицу, нося с собой в кармане. Уже давно ушла из столовой Ванда, вышли и еще работницы, а Тани не было.

Наконец еще раз хлопнула дверь, и появилась Таня – в темном платке, закрученном один углом вокруг шеи, в длинноватом, будто мужском, пиджаке с засученными рукавами, с корзиной в руке. Она сбежала с крыльца и пошла по тротуару, слегка подпрыгивая, размахивая свободной рукой. Она шла как человек, который не думает, что за ним следит чей-то глаз, и Павел с минуту даже поколебался, догонять ли ее, но было бы смешно ждать почти час, а потом пойти домой одному, – зачем же надо было тогда стоять и мерзнуть? – и он вышел из-под стены столовой, где, прячась, ждал Таню, направился за ней. Она услышала за собой шаги и оглянулась, сразу узнала Павла и приостановилась, подалась в сторону, будто давая ему дорогу.

Павел подошел к ней, остановился.

– Добрый вечер, – сказал он, почему-то волнуясь.

Таня ничего не ответила, только взялась двумя руками за ручку корзины.

– Вот, ждал тебя, – сказал Павел.

Они стояли – Таня на самом краешке тротуара, держа корзину обеими руками, а Павел посреди тротуара, опираясь на свою палочку. Он был, может, на голову выше Тани и смотрел на нее сверху вниз.

– Ну что ж мы стоим, пойдем, – сказал он наконец и отошел немного в сторону, давая и Тане место на тротуаре. – Что ты там так долго делала? Я уж думал, и ночевать в столовой останешься.

Таня, кажется, никак не могла прийти в себя, наконец взяла корзину опять в одну руку, тронулась с места.

– Да это… мы там… полы мыли, – ответила Павлу, идя уже рядом с ним и глядя вниз, под ноги.

– Где ты живешь? Я тебя провожу, – сказал Павел.

– Ой, что вы, у вас же нога болит, – словно испугалась Таня.

– Ничего, она не очень, – ответил Павел, хотя нога у него в то время и болела, может, оттого, что долго топтался на холоде возле столовой.

Облака, легкие, как дым, низко плыли над местечком, они плыли быстро, рассеивались и снова собирались, густели, скрывая собой бледный и холодный круг луны, потом луна опять как бы прорывалась из-под облаков и катилась, катилась, словно за густыми клубами дыма. Воздух был промозглый, днем шел дождь, и еще висела его холодная влага. Тихо шелестели в скверике липы, переливая на своих уже не густых листьях лунный свет.

– Дай твою корзину, я понесу, – сказал Павел.

Таня даже отступила от него.

– Ой, что вы, я сам, – ответила она.

– Давай, давай, – чуть не силой взял Павел у нее из руки корзину.

Они пошли в сторону Таниного дома.

Так у них началось. По вечерам Павел ждал Таню возле столовой и провожал ее домой. Она жила напротив школы в низеньком гнилом домишке, он осел, врос в землю едва не по самые окна. Дверь, открываясь, скребла по земле, все в этом доме было перекошенное, искривленное, и если б не занавески на окнах, вырезанные зубчиками из бумаги, да не красные цветы герани на подоконниках, не верилось бы, что в этом доме живут люди.

Через некоторое время Павел зашел и внутрь этой хаты. Из темных сеней, где стояли кадки, висели на жердях какие-то лохмотья, дверь вела в кухню с одним окном и низким потолком. Половину кухни занимала печь, на которой лежал, почти не слезая, слепой Танин отец. Танина мать, еще не очень старая женщина с сухим лицом и жилистыми руками, все время бегала по местечку – ее звали то постирать белье, то убрать в квартире, то наносить воды из далекого колодца.

В семье было пятеро детей, и на все невзгоды – на то, что детей много, что муж больной, что плохая хата, – она махала рукой и говорила:

– А, как-нибудь обойдется.

Таня была старшей из детей, и дома, как и в столовой ее все звали на помощь:

– Таня! Подай воды! – просил отец, и Таня со своим «сейчас, сейчас, сейчас» бежала к ведру, черпала медной кружкой воду, подавала на печь отцу, ждала, пока он выпьет, и забирала кружку.

– Таня! Хочу есть! – кричал, прибежав с улицы, голопузый младший брат ее Стасик, и Таня бежала к печи, открывала заслонку, брала ухват и вытягивала из печи горшок.