Чердак дядюшки Франсуа - [54]

Здесь друзья расстались. На прощание, пожимая руку Клерану, Жак только сказал:

— Передашь Бабетте… — не докончил и двинулся со своим отрядом.

У Центрального рынка шла оживлённая перестрелка. Жак и его отряд подоспели к фонтану Инносан, когда студент Политехнической школы Фернан пытался водрузить на нём трёхцветное знамя.[26]«А наши знамёна всё-таки сохранились, — подумал Жак, — как ни старались Бурбоны стереть самую память о них».

Но Фернану не удалось осуществить своё намерение. Его настигла пуля, и с перебитыми ногами юноша упал, стукнувшись головой о каменную обшивку фонтана. Жак бросился к Фернану, перехватил знамя и подвесил его к фигуре, украшавшей фонтан. Минуту спустя оно свободно развевалось на ветру.

Вдруг внимание сражающихся привлёк дым, поднимавшийся столбом из разных мест суконных рядов, лавки которых протянулись на многие метры. Агенты полиции подожгли ряды для того, чтобы, воспользовавшись переполохом, порождённым пожаром, вызвать панику и таким образом помешать защите восставших в этом районе. Но как уже не в первый раз случалось в истории французских революций, мужество и находчивость проявил скромный человек — аптекарь Дюплесси, чью аптеку на площади Инносан знали все обитатели квартала. Трижды в разных местах суконных рядов возникал пожар, и трижды его тушил Дюплесси, зорко следивший за рядами и бесстрашно рисковавший своей жизнью.

С улицы то и дело доносился звон разбивающихся фонарей. Париж погрузился во мрак. Восставшие сознательно разбивали уличные фонари, чтобы таким образом помешать правительственным солдатам свободно передвигаться по улицам. Но чтобы предотвратить мародёрство, всегда возможное во время уличных событий, созданная наспех муниципальная комиссия обратилась к гражданам Парижа с просьбой освещать фасады домов изнутри.

Хотя шёл уже второй день уличных демонстраций, а кое-где и настоящих стычек, некоторые театры продолжали свою деятельность как ни в чём не бывало. В театре «Нувотэ» шло представление водевиля «Белая кошечка».

Известный общественный деятель Этьен Араго, во главе небольшого отряда, ворвался в зал театра «Нувотэ».

— Немедленно оставьте помещение театра! — крикнул он, обращаясь к публике. — Сегодня не до спектаклей! На улице стреляют! Ваши братья и отцы в опасности!

Спектакль прервался. Публика, сидевшая в зале, высыпала на улицы.

А Араго со своим отрядом двинулся дальше.

В театре «Водевиль», директором которого был Араго, кассир обомлел, увидев своего директора вооружённым.

Спектакль ещё не успел начаться, и публика торопилась войти в зал, чтобы не опоздать.

— Когда на улицах борются — не до спектаклей! — крикнул Араго. И, обращаясь к испуганному кассиру, вылезшему из своей будки навстречу директору, добавил: — Верните деньги за билеты!

Кое-кто из публики попробовал протестовать.

— В «Водевиле» не будут смеяться в то время, как другие плачут в Париже! — решительно заявил Араго.

Глава двадцать третья Мы больше не обязаны повиноваться!

Бланки гордился тем, что первый в Латинском квартале прикрепил двадцать восьмого июля к своей блузе трёхцветную повязку.

Он охотно рассказывал всем, что её сделала для него собственноручно госпожа Боден из Торгового Пассажа. «Пусть и её имя войдёт в историю», — шутя говорил он.

Стояла палящая июльская жара. Вот почему почти не видно было костюмов. Рабочие, служащие, студенты — все надели блузы. А подростки, которые мелькали повсюду в эти бурные дни, те просто натянули брюки, рубашек не надели, а головы защищали от солнца бумажными колпаками.

Бланки жил на улице де ля Арп, напротив Медицинской школы. Поняв, что главные действия сосредоточены сейчас в центре, он, несмотря на то что улицы были переполнены восставшими, а кое-где их преградили жандармские и солдатские заслоны, добрался до Пале-Рояля.

Но здесь он пробыл недолго… Он хотел быть со своими товарищами-студентами в Латинском квартале. И, преодолевая вновь все трудности этого длинного пути, он добрался до Юридической школы. Здесь он немедленно оказался во главе студенческого отряда и начал с того, что вместе с другими стал срывать объявления декана факультета права, возвещавшие, что студенты, захваченные в толпе восставших, будут изгнаны из школы.

А вечером Бланки опять оказался на правом берегу Сены, на улице Монсиньи в редакции газеты «Ле Глоб». Бланки считал, что эта газета представляет современную, передовую Францию и передовую прессу.

Газета «Ле Глоб» была тайно напечатана двадцать седьмого, так как она в числе других газет попала под запрещение, и заготовлена в большом количестве экземпляров. Надо было позаботиться о её распространении. И тут, конечно, пришёл на помощь Бланки.

Не прошло и часа, как во всех районах Парижа студенты, взбираясь на скамьи, тумбы, большие камни, читали вслух выдержки из «Ле Глоб». Рабочие встречали криками «Ура!» каждое вольное слово.

Ксавье и Морис не возвращались домой, проводя ночи на улице в карауле, установленном восставшими.

Накануне они раздобыли себе оружие.

Морис первый заговорил о том, что бессмысленно идти безоружными на площадь Пантеон, где студенты Политехнической школы назначили сбор.