Чердак дядюшки Франсуа - [36]

И в самом деле, Ксавье завёл об этом разговор, но опять, как показалось Люсиль, в обидном для неё тоне.

— У тебя появились новые друзья? — спросил он как будто небрежно, но в голосе его слышалось напряжение.

Они были не одни. Клеран только что пришёл из типографии и о чём-то оживлённо спорил с Франсуа. Никого из завсегдатаев чердака ещё не было, Катрин на кухне что-то стирала.

Люсиль подняла на Ксавье свои большие лучистые глаза и, не опуская их, просто сказала:

— Кого ты имеешь в виду?

— Того молодого франта, с которым ты прогуливалась третьего дня. Я хочу тебя предостеречь, Люсиль. Ты многого не понимаешь, а между тем в том светском обществе, в которое ты попала волей или неволей, и люди другие, и отношения там складываются иначе, чем у нас…

— Господин де Воклер, с которым ты меня встретил, племянник моего учителя.

— Достаточная ли это причина, чтобы он тебя провожал?

— Он хотел узнать у меня об одном деле…

— Деле? Я не спрашиваю о каком. Но сомневаюсь, чтобы дело, какое бы оно ни было, стоило встречи с этим франтом!

Люсиль хотела было ответить, но вовремя удержалась. Как могла она объяснить Ксавье свою прогулку вдвоём с Воклером?

От Ксавье не ускользнуло это минутное замешательство. Оно укрепило его в мысли, что Люсиль неспроста не говорит всей правды.

Обычно, если Люсиль задерживалась на чердаке после положенного срока, а это случалось крайне редко, Ксавье провожал её.

Но на этот раз он не пошёл: слишком сильна была в его сердце обида на то, что она прогуливалась вдвоём с этим «щёголем», как он мысленно окрестил Воклера. «Конечно, на улице моё старенькое пальто выглядит убого по сравнению с модным пальто этого щёголя», — думал он с раздражением, в глубине души сознавая, что Люсиль не суетна и модный костюм для неё не приманка. Но он сам растравлял свою рану, думая так о мотивах, побудивших Люсиль избрать спутником молодого повесу.

После ухода Люсиль Ксавье сел за стол, обхватил голову обеими руками, делая вид, что погружён в занятия. А сам тем временем мучительно раздумывал:

«Дело?! Но что общего может у неё быть с ним? Несомненно он к Люсиль неравнодушен. Это понятно. Но вдруг и она почувствовала влечение к этому щёголю? Чем же мог он её пленить? Какое-то мимолётное знакомство, и вот он уже свободно говорит с ней, провожает её, как старый знакомый. А я?.. Я люблю её едва ли не с детства (эту мысль Ксавье впервые облёк в слова, даже и не произнося их вслух) и молчу, не могу сказать того, что так и просится из сердца. Но если она даже и полюбила его, почему не сказала мне прямо? Почему говорит о каком-то деле? Смотрит своими чистыми большими глазами и… лжёт! Ах, Люсиль, Люсиль!»

Глава четырнадцатая Вальдек и Жорж

Жизнь улыбалась Жоржу Горану с детских лет. Его отец ухитрился воспользоваться всеми благами революции 1789 года и не вызвать ни у кого подозрений в дни террора.[22] При этом он никогда не забывал вовремя купить одно, продать другое. Таким образом, к дням Реставрации у него уже скопился солидный капитал, который неизменно увеличивался. Бежавшие за границу аристократы в спешке тайком продавали свои бриллианты, лошадей, экипажи. А Горан не торопясь приобретал то, что считал для себя выгодным приобрести. Исподволь он приучил своего единственного сына Жоржа вникать в производимые им операции, терпеливо объясняя ему их суть, предупреждая, чтобы он был осмотрителен, ничего не делал, не обдумав, не взвесив всё заранее. И Жорж наматывал на ус наставления отца. Отец дал ему образование и приобрёл для него нотариальную контору, считая, что даёт в руки сыну очень выгодное дело. Но Жорж, окончив факультет права, просидел с полгода в собственной конторе, уделяя ей мало внимания, и поспешил оставить её на попечение своего помощника. Молодого нотариуса больше интересовало падение и повышение процентных бумаг на бирже.

Его мать, Жанетта Пежо, внезапно скончалась во время холерной эпидемии в Париже, когда Жорж был пятилетним ребёнком, и отец сам его воспитал.

В то время как Людовик XVIII под звуки фанфар вернулся в Париж, чтобы снова занять место на троне, старый Горан слёг и больше уже не поднялся с постели. Но за судьбу своего богатства он мог не волноваться: больной, он ещё пытался руководить сыном, но Жорж и сам был не промах. Когда в 1825 году, через год после своего вступления на трон, Карл X распорядился ассигновать миллиард франков на вознаграждение бывшим эмигрантам за их конфискованные в своё время земли, Жорж Горан стал посредником между некоторыми крупными эмигрантами и двором. Если бы эти люди умели ждать, они и сами получили бы утраченное, без всякого посредничества, которое стоило им не малых денег. Но Горан оказывался в нужную минуту под рукой и невозмутимо, как будто так и следовало, взимал свою долю за эти сделки, впрочем проводившиеся им вполне законно, и обе стороны были довольны.

Жорж унаследовал от отца особое чутьё. Если он делал ставку на какую-нибудь политическую группу или отдельного человека, можно было не наводить дополнительных справок: Жорж действовал безошибочно. Не чужд он был и издательскому делу. В эти неспокойные дни, когда пресса приобретала всё большее значение, Жорж от случая к случаю брал на себя посредничество в тех изданиях, которые могли дать ему прибыль.