Черчилль: в кругу друзей и врагов - [52]
Иной облик власти представлен в очерке про Лоуренса Аравийского. Можно ли автора «Семи столпов мудрости», скромность которого сыграла немалую роль в том, что главный труд его жизни постоянно переписывался, но так и не был в окончательной авторской редакции издан при жизни, отнести к человеку власти? Безусловно! Черчилль изображает его отважным героем, заработавшим себе славу в «условиях, которые исключали человеческое существование». Он смог поднять арабский народ против Османской империи, объединив их «одним интеллектом, одной душой, одной волей»; история о нем – это «эпопея, легенда, сказание о подвигах, в сердцевине которых – один человек»[438].
Есть в очерке и непосредственное упоминание о лидерском стиле Лоуренса. Даже в «дни отхода от дел и добровольного затворничества он всегда властвовал над людьми, с которыми встречался». «Если он брался за дело, то кто может сказать, какой кризис не оказался бы ему по плечу? Когда дела идут плохо, как же бывает хорошо, если он оказывался рядом»[439].
В чем была сила Лоуренса Аравийского и на чем основывалась его власть? Ответ на этот вопрос состоит в простом тезисе: сущность власти определяется контролем над ресурсами и зависит от того, насколько критичными и незаменимыми являются контролируемые ресурсы для объекта оказания влияния. Зависимость власти от ресурсов носит и обратный характер. Власть зиждется не только на контроле над ресурсами, но и на отсутствии потребности в них. Именно эта способность – обходиться без того, что для других являлось одновременно и желанной, и необходимой частью их жизни, составляла основу превосходства Лоуренса.
В этом отношении очень важен эпизод, который, собственно, и свел двух джентльменов, когда Лоуренс Аравийский отказался от награды, предложенной королем. Для него этот жест был возможностью обратить внимание Георга V на ситуацию на Ближнем Востоке. Не каждый осмелился бы на такой шаг, но Лоуренс, используя свои личные особенности, в числе которых спокойное отношение к титулам и почестям, попробовал оказать влияние не на кого-нибудь, а на самого монарха. Сила Лоуренса была в том, где большинство людей проявляют слабость: «презрение к наградам, трофеям, сытой и довольной жизни», к «дому, деньгам, комфорту, чинам и даже к славе»[440].
В своем неприятии общественных ценностей и условностей Лоуренс в определенном смысле напоминает Шоу, который, хотя и не был чужд комфорту, в чем бы он ни выражался, также смог противопоставить себя двуличию общества. Правда, Лоуренс идет дальше драматурга. Там, где Шоу, поднимаясь по тропинке и достигая вершины, спускается вниз, Лоуренс, не останавливаясь, идет дальше и в результате оказывается на такой высоте, когда можно говорить уже о сверхчеловеке.
Описание Лоуренса с этой позиции тем более интересно, поскольку на страницах произведений Черчилля сверхчеловек – персонаж довольно редкий. Несмотря на всю любовь британца к великим личностям, большинство его героев крепко стоят на земле, как и он сам, обуреваемый привычными человеческими страстями и слабостями; и Черчилль, и его герои далеки от того, чтобы всецело проникнуться идеей Ницше. Но в случае с Лоуренсом Черчилль решил коснуться и этой темы. Он включил в описание личности своего друга следующий абзац, имеющий настолько принципиальное значение, что его имеет смысл привести целиком:
«Мир с некоторой опаской понимал, что столкнулся с человеком, который не подпадает под его юрисдикцию; человеком, на которого его обычные соблазны будут растрачены впустую; человеком, до крайности свободным, неприручаемым, не связанным условностями, независимо двигающимся в повседневном потоке человеческой деятельности, готовым на решительный бунт или на последнюю жертву; человеком одиноким и суровым, для которого само существование есть не больше, чем долг»[441].
Этот фрагмент претерпел несколько редакций, окончательная из которых представлена здесь. Но был еще и другой, первоначальный вариант, который вошел в статью, опубликованную в News of the World. Основная мысль остается той же – власть Лоуренса проистекала из его «безразличия к тем благам, которые природа предлагает своим многочисленным детям». Но акценты расставлены иначе. Лоуренс не является сверхчеловеком, он «способен чувствовать все страдания человечества в полной мере». Более резко показан и диссонанс Лоуренса с окружающей средой. И хотя в первой редакции также есть слова о том, что мир «не имеет ни малейших средств влияния на него», упоминания о «крайней свободе», выходе за пределы «юрисдикции», «неприручаемом» характере, а главное «опаске», с которой на него смотрят окружающие, – отсутствуют.
В чем смысл этих правок? Для ответа на этот вопрос обратимся к еще одному фрагменту, который отсутствует в текстах 1935 и 1936 годов. В этом фрагменте также упоминается власть Лоуренса и подчеркивается ее огромный, неконтролируемый потенциал: окружающие чувствовали, что находятся в присутствии необычного создания, и ощущали «неизмеримые скрытые резервы его силы и воли». Другими словами, на примере Лоуренса Аравийского Черчилль не только дает трактовку образа сверхчеловека, обладающего властью над миром, но и указывает, что эта власть с ее готовностью к «решительному бунту или последней жертве» крайне опасна. Она может привести как к добру и самопожертвованию ради блага других, так и к чудовищным страданиям миллионов невинных людей, принесенных на алтарь амбиций отдельных личностей и расплавленных в огне восстания против существующего миропорядка. Анализируя великих современников, Черчилль – этот неискоренимый апологет индивидуального начала – увидел, что настоящая угроза исходит не от восставшей массы, а от сверхлюдей, обладающих неконтролируемой властью и неутолимой жаждой ее использования в преобразовании мира. Пройдет меньше двух лет после издания сборника, и эти идеи получат у Черчилля дальнейшее развитие, а сам он воочию убедится в их правоте.
