Чемпионы - [24]

— Иди, иди сюда, — позвала она его, рассмеявшись. А он почувствовал, как бурная радость заполнила его сердце. Хотелось подхватить Лиду на руки, закружить по комнате. Но он сдержал себя; стоял посреди узкой сумеречной комнаты и, затаив дыхание, с восторгом смотрел на Лиду. До чего было хорошо её лицо, её узкие глаза, её пушистые ресницы, её тонкая длинная ладонь, лежащая поверх одеяла!

— Не зажигай свет, — сказала она. — Иди сюда.

Он опустился на колени у изголовья и улёгся щекой на её прохладную нежную руку. Оба замерли, глядя в сгущающиеся сумерки.

Лида первая прервала молчание:

Ты прошёл через страшные бои, через плен, я всё это понимаю… Но мне всё равно неспокойно, что ты завтра уезжаешь один, без меня.

— Ну, что ты, — прошептал он, — ничего не случится.

— Кто знает? — сказала она задумчиво. — Не для того ты обучаешь дружину на капсульном заводе, чтобы завтра пропустить врага на Петроград… Может произойти самое непредвиденное… Имей в виду, что князья–офицеры из Туземной дивизии не будут вас слушать сложа руки.

Ночь спустилась на город. Где–то прозвенел последний трамвай. В форточку тянуло прохладой.

— Никита?..

Он услышал в Лидином голосе тоску.

– ‑Да?

— Береги себя.

— Ну, что ты?..

— Береги. Я без тебя не смогу.

— Лида…

— Иди ко мне, — прошептала она прерывающимся голосом.

Склонившись, он увидел, как лихорадочно блестят её глаза.

Лёжа рядом, старался унять дрожь и боялся прикоснуться к Лиде. Её руки покоились у горла, сжимая рюшку глухого ворота рубашки. Он прижался к её ладоням щекой. Лида обвила его шею руками и поцеловала в губы.

Она была так близка ему, словно это была не она, а часть его, Никиты. Она принадлежала ему, а он всё не мог поверить в это счастье.

Неожиданно она заплакала.

— Что ты? — испугался он.

— Нет, — сказала она, улыбаясь сквозь слёзы. — Это я от счастья…

8

Пожилой железнодорожник переходил из вагона в вагон и угрюмо объявлял, что поезд дальше не пойдёт… Публика заругалась, закричала.

Стас Безак волновался больше всех. Перегородив путь железнодорожнику, он требовал объяснения и совал ему в лицо какую–то бумажку. Никита пробился к ним через сгрудившихся людей. Хаджи Мурат, выряженный в пахнущий нафталином национальный костюм, хватался за кинжал и выкрикивал что–то гортанное и непонятное. Можно было разобрать одно:

— Буду горыло пароть!

Железнодорожник, пятясь от него, закричал зло:

— Ты меня не пугай своим тесаком! Целую дивизию таких, как ты, сейчас задержали, не побоялись!

Стас, оттаскивая Хаджи Мурата за рукав черкески, объяснял железнодорожнику:

— Мы для того и едем, чтобы остановить «дикую дивизию». Он не вас стращает, а говорит, что будет «пороть горло» врагам.

Всё ещё пятясь и недоверчиво глядя на наступающих делегатов, железнодорожник проговорил:

— Путь впереди разобрали, остановили всю Туземную дивизию. Да вы идите лучше на станцию, там вам всё расскажут.

Матрос, перепоясанный по чёрному бушлату патронными лентами, увидев за спиной Стаса муллу в зелёной чалме, рабочих и солдат, не стал даже читать протянутую бумажку и, отмахнувшись от неё, объяснил, что путь разобрали железнодорожники, чтобы задержать «дикую дивизию». Черкесские и ингушские полки во главе с князем Гагариным и ханом Нахичеванским высадились из вагонов и три часа назад в конном строю направились в Петроград. Остальные задержались, многие из них митингуют, не хотят идти дальше.

— Наши эмиссары, — гордо выговорил матрос незнакомое слово, — уже распропагандировали их. Только делегаций мало, а полков много. Полчаса назад я получил сведения, что по железной дороге от Вырицы до Павловска растянулось восемьдесят шесть эскадронов и сотен. Торопитесь. Мы сейчас прицепим для вас вагон.

Казалось странным, что бабы с котомками, с детьми на руках рвутся в вагон — не боятся ехать навстречу карателям. «Впереди, может быть, чёрт знает что творится, а они и не думают об этом», — удивлялся Никита. Держась одной рукой за поручень, он отталкивал их от ступенек, объяснял, что впереди опасность.

Наконец вагон тронулся, толпа на дощатой платформе поплыла назад. Хаджи Мурат, посмеиваясь, протянул Никите папиросы. Никита отказался, продолжал стоять на подножке, глядя на проносящиеся мимо жёлтые и багряные деревья. За спиной, в почти пустом вагоне, звучали взволнованные голоса, звонко кричал Стас, а в Никитиной голове мысли метались, ни одна из них не задерживалась. Выплыло Лидино лицо с сияющими глазами, его заслонял наездник, возникла фигура чёрного матроса, махавшего вслед им бескозыркой…

Так, со ступенек вагона, Никита и увидел размётанные по песчаной насыпи рельсы; десяток красных теплушек стоял у стрелки; паровоза не было; клочья сена валялись на песке; ветки деревьев торчали надломленно; лениво дымились погасшие костры.

Проводив взглядом паровоз с облаками бьющего пара, Никита зашагал рядом с Хаджи Муратом. Тот тяжело вытаскивал деревянную ногу из разбитой конскими копытами дороги и, мешая русские и осетинские слова, обрушивал на голову Корнилова жестокие проклятья. Никита видел, что Хаджи Мурат выбивается из сил, но торопил его. Неожиданно помогла подкова, которую тот подобрал. Никита не мог понять, чем она дорога ему, и решил, что воспоминаниями о выступлениях в цирке. Однако Хаджи Мурат, подняв над головой отшлифованный песком до серебряного блеска гнутый кусок железа, закричал Никите: