Он знал, что за ним придут. Днем в поселок прибыло несколько черных, наглухо закрытых автомобилей. Эсэсовцы оцепили окраину, по улицам мерно зашагали патрули, сам воздух отяжелел, как в предгрозье. Забежавшая днем фру Ольсен рассказала, что в Северном фиорде взорвался немецкий транспорт с каким-то важным грузом, а накануне взрыва была произведена попытка высадки русского десанта. В последнем сообщении, как всегда перевранном и преувеличенном людской молвой, Ивар угадал события, свидетелем которых он был. Но первое заставило его крепко задуматься. Он вспомнил странный сон, привидевшийся ему, и постепенно разрозненные события последней ночи соединились в одну не до конца ясную, но довольно четкую картину. Приезд одноглазого, свидание в Розенгордских каньонах, ночной взрыв, труп Микаеля опять-таки в Розенгордских каньонах были яркими пятнами этой картины, воображение без труда заполнило пустоты. И когда он додумал все это, им овладело странное, напряженное и злое спокойствие. Исчезла печаль скорого расставания, тревога за собственную судьбу, и лишь настойчиво маячило перед глазами плоское, широкое лицо с черным засохшим струпом разбитого при падении рта.
А затем мелькнула мысль. Пустячная, ребячливая мысль, но она превратилась в огромное, нетерпеливое желание. «Какой пустяк, — пытался убедить себя Ивар, — глупый, ничтожный и опасный пустяк». И вместе с тем мысль его лихорадочно работала над тем, как осуществить этот пустяк.
Дагни лежала в постели. Он ей ничего не сказал, она ни о чем не спрашивала. И все же он был уверен, что она все знает. Она лежала в постели, зябко укрывшись до самого подбородка.
Поскорее бы они пришли… По правде сказать, ему хотелось сделать совсем другое: взять топор и… Он ясно и щекотно чувствовал в ладони тяжесть удара. Но он на принадлежал себе. Его не стоящая гроша жизнь прилепилась теперь к такому большому и важному, что он уже не мог ею распоряжаться. Он не мог убить эсэсовца, потому что этим показал бы свое подлинное лицо. А за ним развернулась бы целая цепь. Его дело молчать и не показывать виду…
Но то, что он задумал, он сделает — настолько еще он располагает собой.
…Дробно ударили каблуки по сосновым доскам крыльца. «Молчать и не подавать виду». Дверь распахнулась. В комнату неуклюже, словно чувствуя стеснение, шагнули два солдата. Они стали у двери, большие и ненужные, словно выходцы с другой планеты. От их сапог очень сильно пахло.
— Что это значит? — произнес Ивар, поднимаясь. — Почему вы вторгаетесь в мой дом?
— Об этом вы узнаете в комендатуре, — ответил по-норвежски офицер, входя в комнату. Офицер был молод и высок, с тонким, вытянутым вперед лицом. Он напоминал доберман-пинчера, но в тонкости его черт не чувствовалось породы.
— Как вы смеете… — Ивар сделал шаг к офицеру.
— Ивар! — тихо сказала Дагни. Верно, она что-то уловила в его интонации.
В комнату вошли еще двое, с унтерскими нашивками. С неожиданным проворством они принялись выдвигать ящики, рыться в бумагах, обшаривать все уголки. Коснувшись околыша фуражки, офицер попросил Дагни подняться.
— Моя жена больна, — сказал Ивар.
Офицер бросил на него холодный короткий взгляд.
— Прошу мадам немедленно подняться. Не заставляйте нас прибегать к силе.
— Я же не могу… при мужчинах, — пролепетала Дагни.
Офицер усмехнулся и отвернул лицо.
— Здесь не пансион для благородных девиц, — процедил он сквозь зубы.
— Скажите вашим солдатам, чтобы они тоже отвернулись. — Ивар действовал добросовестно, он хотел иметь настоящий повод.
Офицер ничего не ответил, лишь передернул плечами.
— Мерзавец! — сказал Ивар.
Теперь он считал повод достаточно веским: каждый муж обязан защищать свою жену от оскорблений. Он почувствовал, как смялся под его кулаком тонкий хрящ носа. Офицер отлетел к стене. Падая, он схватился руками за лицо. Кровь побежала между пальцами. «Какая жалкая месть», — подумал Ивар. Он не оказал никакого сопротивления бросившимся на него солдатам. Но те от излишнего усердия довольно долго провозились, пока скрутили ему руки за спиной.
— Все в порядке, — очень спокойно сказал Ивар, глядя на офицера, который, повиснув между двумя солдатами, с ужасом ощупывал пальцами разбитое лицо. — Ты не бойся за меня, Дагни…
Странно, но он шел на это с каким-то любопытством, Правда ли то, что рассказывали о застенках гестапо? Его ввели в небольшую комнату с побеленными стенами, напоминавшую приемный покой. Сходство усиливал человек в белом халате, видимо, врач, сидевший за маленьким столиком, покрашенным белой масляной краской.
— Раздевайтесь, — сказал врач. — Совсем, — добавил он, мельком взглянув на Ивара.
Ивар повел лопатками, когда холодный кружок стетоскопа коснулся спины. Вспомнился доктор Клингель, добрый старый хрыч, через руки которого прошел чуть не десяток поколений спортсменов. Холодные скользкие пальцы врача с грубой бесцеремонностью ощупывали его тело.
