Чемодан миссис Синклер - [79]

А Джон блаженно спал, насосавшись молока. Вагонная качка убаюкала его. Он лежал у Дороти на коленях. Она искренне радовалась такой перемене. В первом поезде малыш вдруг проснулся и она никак не могла его успокоить. Возможно, он чувствовал ее волнение. Понимая, что долгий и громкий плач мешает пассажирам, Дороти пришлось носить Джона по вагонным коридорам, проталкиваясь сквозь многолюдные группы военных. Совсем молодые ребята, они, как могли, коротали время в пути. Сидели на своих вещмешках, выглядывали из окон, курили, хохотали, пихали друг друга локтями. Несколько раз Дороти поймала на себе похотливые взгляды. Кто-то морщился от громких детских воплей. Но в этом поезде ее никто не знал и она не знала никого. Безвестность давала свободу. К этой свободе она будет стремиться до конца жизни.

На бирмингемском вокзале Нью-Стрит она сделала вторую, и последнюю, пересадку. Как и два предыдущих, этот поезд тоже был полон военных. И здесь тоже было сумрачно, шумно, накурено. Купе обогревались людским дыханием, но за тепло расплачивались спертостью воздуха. В коридорах царил ледяной холод. Когда в Бирмингеме она компостировала билет, ей предложили место у окна. Какой-то развязный, но добрый солдат забросил ее чемодан на багажную полку. Дороти забилась в угол и дала Джону третий по счету рожок козьего молока. В термосе оставалась еще одна порция. Дороти надеялась, этого хватит, чтобы утихомирить малыша на оставшееся время поездки. Только бы не пришлось снова менять ему пеленки! Дороти буквально молилась, чтобы он дотерпел до места. Она уже трижды меняла Джону пеленки на качающихся, холодных и грязных полах в вагонных коридорах. Ей вовсе не хотелось делать это в четвертый раз. Вагонные туалеты были настолько загажены, что она не отваживалась туда зайти.

Но что делать с грязными пеленками? Они лежали у Дороти в корзинке и откровенно воняли. Как же она не догадалась выбросить их в мусорный бак на платформе, пока ждала поезд? Придется это сделать сейчас. Подхватив Джона и злополучную корзинку, Дороти вышла в коридор. Улыбаясь, она проталкивалась сквозь курящих солдат. Те оглядывали ее с головы до ног. Найдя свободное окно, Дороти опустила корзинку на пол и одной рукой открыла створку. В окошко ворвался холодный ветер вперемешку с паровозным дымом, угрюмый, как дыхание смерти. Дороти выбрасывала грязные пеленки, и они исчезали. А поезд, качаясь и гремя, несся дальше, и серый январский день готовился уступить место сумеркам.

Без трех минут пять поезд остановился у платформы вокзала в Оксфорде. Вместе с ребенком и вещами Дороти выбралась из вагона. Ее путешествие почти завершилось. Теперь, когда они с Джоном находились в Оксфорде, далеко от Линкольншира, от Эгги, Нины и миссис Комптон, она почувствовала, что это действительно ее ребенок. Здесь никто не знал тайны его рождения. Дрожа от волнения и усталости, Дороти прошла в билетный зал и села передохнуть. Джон спал.

Отдыхала она недолго – всего несколько минут, а потом покинула вокзал. Целых семь лет она не видела родного города и сейчас восхищалась его знакомым величием и неистребимой атмосферой превосходства. В Оксфорде стало темнее обычного. Режим светомаскировки соблюдался здесь строго. Она решила, что пойдет пешком. Дороти ждал неблизкий путь к родному дому. Мать жила в северной части города. Идти туда, учитывая, что она не с пустыми руками, придется не менее часа. Она устала, очень устала, но решительно не хотела втискиваться в автобус. Хватит с нее транспорта. С некоторым облегчением Дороти отметила, что снега здесь меньше да и погода помягче. (Она успела привыкнуть к морозным вечерам.) Она шла по Джордж-стрит. У дверей кинотеатра «Риц» стояла очередь продрогших, утомленных войной людей. Им хотелось поскорее попасть в тепло и увидеть более интересную жизнь, чем их военные будни. Дороти шла мимо магазинов. Некоторые из них она помнила, другие нет. Все были уже закрыты: продавцы, как и она, возвращались домой.

Дороти устало переставляла ноги. Шаг за шагом.

«Ничего не загадывай наперед, – мысленно твердила она себе. – Будь здесь и сейчас и благодари судьбу».

Дом, стоявший чуть в стороне от Вудсток-роуд, ничуть не изменился. Во всяком случае, в сумерках Дороти не заметила никаких перемен. Все та же синяя входная дверь. Дороти остановилась, глубоко дыша и подготавливаясь к завершающему этапу своего путешествия. Нажала кнопку звонка. Проснувшийся Джон захныкал. У Дороти горели руки, уставшие нести ребенка и чемодан. Все остальные вещи висели у нее на плечах. Как было бы здорово сейчас положить Джона куда-нибудь. Совсем ненадолго, только чтобы дать отдых рукам. Она боялась, что руки разожмутся сами собой или она от усталости потеряет сознание.

Ей открыла мать. Она стояла в слабо освещенном проеме, всматривалась и, кажется, не узнавала свою дочь. Неужели Дороти так изменилась? Лицо матери было настороженным. Складки возле рта – признак вечного недовольства – исчезли, зато прибавилось морщин на лице. Мать выглядела усталой и заметно постаревшей. В ее облике чувствовалось одиночество.

– Здравствуй, мама.