Чем я хуже? - [2]

— Девушка, пожалуйста, закройте дверь и поверните ко мне зеркало: хочу на свою «красоту» посмотреть.

Раньше до сознания Алексея Валентиновича как-то не доходило, а сейчас дошло: и голос его звучал совершенно не привычно.

— Почему девушка? — удивилась аптекарша. — Вы что, товарищ, плохо меня видите? Я уже в бабушки готовлюсь: дочка на сносях восьмой месяц.

— Да… Что-то, как в тумане все… — попытался исправить свой невольный промах Алексей Валентинович (его до сих пор незнакомые люди называли «молодым человеком» и он к женщине с подобной миловидной внешностью, в районе сорока, вполне мог обратиться, как к «девушке»).

Аптекарша прикрыла дверь и повернула на нужный угол боковое зеркало машины — в упор на Алексея Валентиновича уставилась широкая, скуластая, молодая и совершенно чужая физиономия с темно-русой шапкой густых взъерошенных волос над широким бинтом, перехватывающим лоб. Он закрыл глаза и зачем-то больно ущипнул себя обеими руками за чужие бедра. Естественно, бред или сон не кончились, что и логично: если все это ему просто снится и во сне он себя щипает, то с чего бы ему просыпаться? Боль от щипка ведь ему тогда тоже просто снится.

— Ну как, товарищ? — участливо поинтересовалась аптекарша? — не сильно себя испугались?

— Терпимо… Только соображаю я что-то с трудом и не помню ничего… Пустота в голове… Не помню кто я, где я… Даже число не помню.

— Какое число? — не поняла аптекарша.

— Сегодняшнее.

— Семнадцатое августа сегодня. Эк, товарищ, как тебя шандарахнуло, если память отшибло.

— А год?

— Тридцать девятый. Ты что же это, вообще ничего не помнишь?

— Нет… Даже, как попал в аварию…

— В аварии тот, на ЗИСе, виноват, за это не переживай, — подсунулся ближе мужчина в кепке, не пожалевший своего носового платка, — я все видел, могу и свидетелем выступить, если нужно будет. Значит так: ты по главной дороге ехал, по проспекту, а он с боковой тебе наперерез выскочил, — мужчина показал двумя руками, как было дело. — И прямо-таки слева в капот твоей полуторки бац! И врезался, понимаешь? Правда, сам себя он уже и наказал… Чего уж тут его ругать? Без толку теперь. Погиб он. Твою машину, видишь ли, развернуло, и сюда, — он показал, — влево от руля тебя и кинуло. Так что, ударился ты вскользь. А он, похоже, грудь об свою баранку проломил и головой лобовое стекло напрочь вышиб. Пульса у него совсем нет, пробовали. И не дышит уже. Так-то, браток, получилось…

Пазлы вроде бы начали складываться в картинку: если это все-таки не сон и не галлюцинация, то его разум при аварии переместился в тело незнакомого здоровяка-парняги, попавшего в аналогичную аварию на том же месте, в тот же день и месяц, вот только в 1939-ом году прошлого века… Мать!!! Мать!!! Мать!!! Растак и растудыть через глобус! Эмпирическая сила! В задний мост до кардана! За что ж мне такое наказание выпало? И что мне теперь с этим делать? А в моих жигулях теперь кто? То есть, в моем теле в жигулях? Разум вот этого громилы-водилы из довоенного времени? Ладно, что там в моем времени теперь происходит, и не узнаешь и не догадаешься… Чего голову ломать? Вот как я тут выкручиваться буду? Ну да, как учитель историк, я кое-что знаю. И хорошо знаю… Многое знаю даже наперед… Но вот о «своем» новом теле… Да и просто в элементарных бытовых вопросах соображаю мало. Вот, допустим, они меня все товарищем называют, а я аптекаршу — девушкой. Прокол. Она ведь тоже, вроде, товарищ (или гражданка? дамочка? уважаемая? как там, в фильмах говорили?). Ч-ч-черт его помнит… Значит, я просто потерял память. Этого и буду держаться… М-мать! О чем это я думаю? Это ж просто полный абзац какой-то получается! Мое сознание в чужом теле и в прошлом веке, а где моя Ленка? Женаты ведь с ней почти четверть века. А дети? А малыш-внучок? Они все еще не родились, а я здесь? Без них? Еще и выкручиваться должен, как Штирлиц? Мать-перемать…

Из коляски подъехавшего мотоцикла вылез, расправляя под широким ремнем белую плотную гимнастерку, усатый милиционер с желтой револьверной кобурой на портупее с одной стороны и с коричневой планшеткой — с другой. На его голове прихваченный под подбородком ремешком красовался странный головной убор из белого материала похожего на шляпный фетр и формой напоминающий уменьшенный английский колониальный шлем. Бросая быстрые строгие взгляды на Алексея Валентиновича, он выслушал толпившихся возле разбитых грузовиков людей и обошел со всех сторон оба автомобиля, делая какие-то пометки на бумаге, положенной поверх планшета. Второй милиционер, водитель мотоцикла, подошел к погибшему шоферу, мертво лежащему на своем руле, ощупал, видно удостоверяясь в смерти, и забрал у него документы.

Усатый милиционер с необычными (для Максимова) знаками различия на бирюзовых петлицах (три звездочки на одном просвете), наконец-то, подошел к Алексею Валентиновичу:

— Ну, что, гражданин, а вы, я вижу, живой. Лейтенант Евсиков. Попрошу ваши документы.

С легкой дрожью превозмогая непослушность чужих массивных рук, Алексей Валентинович ощупал свою рубаху — из нагрудного кармана достал несколько потертых по углам грязноватых книжечек (документов? удостоверений?) и сложенные в несколько раз листы грубой желтоватой бумаги. Лейтенант забрал всю пачку, прежде чем Алексей Валентинович успел сам ознакомиться со своей новой личностью.