Челтенхэм - [73]

Джингильда немедленно спорхнула с места и тут же вручила ему увесистый рулон рыхлой бязи, заготовленный ею, видимо, для того, чтобы перевязать раны возлюбленного.

– Только не расслабляйся, Ричард, только не расслабляйся! – чуть слышно воскликнула она. – Когда бесится, Хэмли очень опасен!

– Ясное дело, – отозвался Глостер и, забросив на плечо нескладную штуковину, вернулся к Омерлю.

Здесь открылась еще одна неприятность: одной рукой держать меч, а другой в это время обматывать эмалевый террариум оказалось дьявольски неудобно. Воткнуть же клинок в промерзший камень под ногами было совершенно невозможно.

– Слушай, подержи, – обратился Ричард к противнику.

Очумелый Омерль, будто и впрямь околдованный, уже было двинулся ему навстречу, но возмущенный рев на трибуне позади остановил его.

– Как хочешь, тогда жди, – проворчал Глостер, прислонил меч к животу и продолжил вязать узлы на змеиных головах.

Любопытно, что правила вовсе не запрещали Омерлю воспользоваться ситуацией, и пока у врага заняты руки, напасть и, скажем, разрубить его надвое. Но Омерль стоял, как завороженный, и не только он. По необъяснимой причине все зрители, на всех ярусах, от мала до велика, затаив дыхание, зачарованно следили, как в центре Эдинбурга английский герцог, сопя и еле слышно ругаясь, бинтует змей над трупами лучших шотландских воинов, а ветер с гор проносит над ним, как белые занавеси, снежные заряды все сильней и сильней.

Омерль, приоткрыв рот, взглядом безумца всматривался в то, как мертвые нефритовые глаза исчезают под серой шероховатой тканью; аналогия с грядущим саваном была настолько очевидной и вопиющей, что душевные силы окончательно покинули Гамильтона-младшего. Его замутило, земля поехала под ногами, и он потерял всякое желание бороться с притяжением. Колени подогнулись, юный граф выронил меч и шумно сел на снег, едва успев подставить руку. Второй, освободившейся рукой, он сделал некое трепыхающееся движение и невнятно пробормотал:

– Я признаю… Признаю…

Такого поворота, по чести сказать, не ожидал никто, в том числе и Ричард. Он озадаченно взглянул на Омерля и, прервав свое занятие, обратился, но не к королю, а к папаше Николасу (Глостер уже успел понять, что Гамильтон-старший вытесан из материала потверже, нежели его величество Иаков):

– Ну и что теперь?

Николас Гамильтон бросил на него короткий взгляд, какого от Иакова и в самом деле век не дождешься, прикрыл глаза и мучительно сжал челюсти, что не помешала увидеть даже его борода с проседью; посидев так краткое время, он поднялся, стащил с левой руки перчатку и махнул ей королю. Затем он вновь сел и отвернулся. Сияние незримой короны над его головой угасло в облаке позора, окутавшего клан Гамильтонов.

Зато Иаков, добрая душа, откровенно обрадовался. Он приветственно поманил Глостера и бодро кивнул епископу. Преподобный Майкл тоже согласно кивнул, хотя и без всякого одобрения, и, не глядя, протянул руку в сторону. В эту руку юноша в белом, выросший как из-под земли, тут же вложил посох с навершием в виде золоченой улитки, и его преосвященство начал неспешно подниматься. Джингильда светилась, еще не веря счастью, Одигитрия смотрела разочарованно.

– Божий суд окончен, – торжественно объявил король.

– Герцог, встаньте здесь, – покашляв, приказал епископ. – И там, внизу… уберите… Граф Омерль… ну ладно, оставайтесь на месте. Возлюбленные братья, данной мне Богом властью…

Но тут Ричард, стоявший внизу со своим недообмотанным гадючником, состроил очередную гримасу и глазами указал Майклу на всеми позабытого в суматохе зачинщика событий – Шелла Бэклерхорста.

Епископ ничуть не смутился.

– Ах да. Конечно, – спокойно отозвался он. – Шелл, подойдите сюда, встаньте рядом с герцогом Ричардом и преклоните колено…

Бэклерхорст, как всегда, невозмутимый, спустился и зашагал вдоль трибуны. В эту минуту, впервые, может быть, при стечении народа, проявило себя почти мистическое свойство его личности, ставшее потом основой удивительной Бэклерхорстовой карьеры.

Он не сражался. Победу ему принесла чужая рука. Но все же в его облике было столько уверенности, столько спокойствия и величия, что даже у самого злобного хулителя не повернулся язык произнести обидное слово – такое уважение, уж неизвестно почему, вызывала его фигура, так что во многие умы закралась мысль: а в самом деле, не будущий ли шотландский король перед ними? В любом случае человек, сумевший вызвать из-под земли этого английского дьявола, заслуживает внимания.

Может, чуть раньше, может, чуть позже, но утративший было всякие условные рефлексы Омерль начал потихоньку приходить в себя. Осознание чудовищной вины постепенно наваливалось на него, страшно было даже поднять глаза на отца, сидевшего десятью футами выше; Омерль прижался к ледяным доскам щита и все же, собравшись с силами, с замиранием сердца, взглянул на соседнюю трибуну.

Богиня его грез, Диана Аргайл, по-прежнему восседала на своем месте, но она даже не смотрела в его сторону. Но Омерль понимал, что и это отсутствие взгляда, и презрительно сжатые губы есть знак для него. Все кончено. Ему незачем больше жить. Даже больше того – ему нельзя больше жить! Голой рукой Омерль зачерпнул снега, проглотил, подобрал застылый меч и встал на ноги. Ах, что же ты натворила, жестокая красавица Диана!