Человека преследует тень - [21]

За поворотом водитель резко затормозил: поперек дороги стояла грузовая машина. Внезапно дверцы «Победы» распахнулись, и чьи-то сильные руки сжали кисти рук Огаркина.

Не сопротивляясь, вышел он из машины и вздрогнул: ему улыбался широкоплечий, коренастый человек, тот самый, которого он совсем недавно так ловко провел.

— Вот и встретились, Свеча. Долго мы за тобой охотились, но не зря, — сказал Романов.

Доронов извлек из кармана Огаркина документы, немного денег, складной нож.

— А товар где? Э-э, как ты его надежно бережешь! В руках оперуполномоченного появился тяжелый кожаный кисет.

— Хорош подарочек! Все тут?

— Все!..

— Ну что ж, запишем: при задержании изъято золото... Вешай, Доронов. Сколько получилось?

— Вместе с мешком почти пять килограммов.

— Запишем: пять килограммов...

 

В райотделе Романова и Доронова с нетерпением ждал Ильичев.

— Поздравлю потом, — шепнул он. — А сейчас прямо в кабинет, комиссар Сизов приехал...

— Ох, не люблю с высоким начальством объясняться, — загрустил Романов.

— Чудак, ты нашего комиссара не знаешь! Он, брат, от младшего оперативного уполномоченного до начальника областного управления дошел. В оперативной работе он нам сто очков вперед даст. Золотой человек, так что не тушуйся!..

На пороге остановились, замерли, вытянув руки по швам.

— Товарищ начальник управления, по вашему приказанию... — начал было докладывать начальник ОБХСС, но комиссар перебил:

— Знаю, знаю! Все знаю! Здравствуй, Романов! Доронов, здравствуй! Здравствуйте, товарищи! Простите, что не со всеми еще знаком. Рассаживайтесь поудобнее, хвалитесь, как крупного маза[1] выловили...

Романов вначале говорил сдержанно, словно стесняясь, потом оживился, как будто заново переживал все подробности долгой трудной борьбы.

Комиссар внимательно слушал, что-то записывал, задавал вопросы.

— Значит, парнишка этот, Павел Алешкин, крепко помог?

— Крепко, смелый парень, умный, хотя из простых деревенских ребят. Комсомолец.

— И поверил Огаркин в него? Думал, сломал человека?

— Поверил.

— А идея подослать к Огаркину «одессита» чья?

— Общая.

— Точнее, Романова, — поправил Ильичев.

— Ну, а если бы в распадке, когда «Жора» Огаркина коньяком поил, было бы у Свечи все золото с собой, тогда как?

— Учитывали мы и этот вариант, товарищ комиссар. Если бы Свеча принес все золото, «Жора» надел бы на голову свою капроновую шляпу, которую вертел в руках. Мы ждали этого сигнала.

— Значит, знака не последовало?

— Да, слишком мало было у Огаркина золота. Вот и решил наш «Жора» отпустить его, чтоб потом взять со всем запасом. Теперь взяли...

— Ясно! Что ж, действовали хорошо! Считайте, что свою ошибку с промывальщиком наполовину искупили. Но Огаркин только скупал и перепродавал золото. На «материк» его вывозили другие. Надо найти остальных. И ясно, что такой матерый золотишник, как Свеча, никого не выдаст. Рассчитывать нам следует только на себя.

— Так точно, товарищ комиссар!

— Ваши соображения обсудим вечером, а сейчас пришлите ко мне этого паренька, Павла Алешкина.

— Он уже здесь.

— Так давайте его сюда!

Комиссар вышел из-за стола.

— Заходи, Павел, заходи и давай знакомиться.

— Алешкин, — тряхнул золотистым чубом парень и, оглядев исподтишка комиссара, улыбнулся. — Я думал, не такой вы...

— А какой же?

— В форме. Строгий такой и толстый.

Сизов расхохотался:

— Э, брат, я такой же простой человек, как и ты. Понял? Простой советский человек, только пост мне поручили побольше, чем тебе. Но у тебя еще все впереди! А за помощь спасибо тебе, Павел!

Вконец смущенный парень смотрел на комиссара милиции влажными от радостных слез глазами.

— С Ковачем держи себя осторожно, а про историю со Свечой забудь...

— Про какую такую историю? — озорно блеснули глаза Павла. — Не пойму, о чем вы...

Он засмеялся, крепко пожал протянутую руку, потом четко щелкнул каблуками:

— Разрешите быть свободным?

Сизов приветливо махнул рукой.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

В то утро, когда Огаркин с Павлом поехали в районный центр, у заведующего столовой Ковача состоялось бурное объяснение с сестрой.

— Я к Кузьмичу, — сказала Анна, укладывая, как обычно, в корзину еду.

Ковач кинулся к двери.

— Ужели не пустишь? — неожиданно повысила голос тихая Анна. — Попробуй, не пусти!

Ковач оторопел.

— Ошалела ты, баба, что ли? Не смей!

— Пусть ошалела, — выкрикнула Анна. — Пусть со мной делают что угодно, не могу я больше так!

Ковач испуганно выглянул за дверь: не подслушивает ли кто-нибудь их разговор.

— Тихо! Погубишь всех, дура!

— Пусти, ирод! — вырвала Анна руку. — Небось я тоже человек...

Она горько, навзрыд заплакала.

«Что же теперь будет? — размышлял Ковач. — Ишь, как прилипла баба к Степану. Не простит мне этого Свеча, ни за что не простит...»

— Богатый он, — пробовал Ковач убедить Анну. — Тебя и сына обеспечит. Езжай по-хорошему, Нюра...

Анна перестала плакать, повязала волосы косынкой, выпрямилась и решительно двинулась на Ковача:

— Вот что я тебе скажу... Была я тебе и прислугой, и постелью, и сестрой. Сам ты меня послал к Гудову, а теперь хочешь отдать этой обезьяне. Пойми ты — человек же я все-таки, женщина! Привязалась к Степану Гудову, хоть он и старик. Так оставь хоть теперь меня в покое! Неужели всего тебе мало? Неужели и золота тебе мало, что Кузьмич даром мне отдал? Пожалей ты меня, бабу, пожалей!