Человек внутри - [23]

Он стоял, позорно колеблясь, вся его решимость ушла в слова.

— Не надо уходить, — сказала она. — Ты не сделал мне ничего плохого. — И, видя, что на него не подействовало ее лишенное энтузиазма заявление, неохотно добавила: — Я не хочу, чтобы ты уходил.

Эндрю оглянулся на нее.

— Что ты сказала? — спросил он.

— О, дело не в твоем очаровании, — сказала она с мягкой насмешкой. — Я устала от одиночества. Теперь со мной нет даже тела.

— А дух? — воскликнул он, намеренно неправильно понимая ее слова. Он видел в ее теле хрупкий и прекрасный сосуд, которому удалось заключить в себе ее уравновешенный дух, чья речь, то насмешливая, то дружелюбная, то печальная, то веселая, всегда была проникнута покоем.

Она не поняла.

— Я не знаю, где он, — сказала она. — Во всяком случае, он будет охранять меня. Я уже говорила, что он был ревнив. Если бы ты был пьян и хотел меня, — добавила она с откровенностью, которая поразила Эндрю, — я была бы в безопасности.

— Да, от чего-нибудь такого, возможно, — сказал Эндрю, — а от смерти?

Элизабет засмеялась.

— О, я никогда об этом не думала, — сказала она. — Когда я состарюсь, на это хватит времени.

— Как замечательно, — задумчиво сказал Эндрю, — жить вот так, без страха смерти. Ты, должно быть, очень храбрая. Ты ведь здесь совсем одна.

Он забыл о том, что решил уйти, и теперь с неожиданной, но не оскорбительной фамильярностью сел на пол у ее ног и позволил огню окрасить удивление на своем лице теплым румянцем. Элизабет показалось, что морщины, которыми страх искусственно старил его лицо, разгладились, и на нее с юношеским воодушевлением смотрит мальчик. Она улыбнулась.

— Это не храбрость, а просто привычка, — сказала она.

Он наклонился вперед к ней, внимательно вглядываясь в ее лицо, как будто боясь упустить малейшую тень, малейшее движение скрытых мускулов, самое незначительное изменение цвета ее, как он начинал в душе верить, безгрешных глаз.

— Я рассказал тебе о себе, — сказал он. — Расскажи теперь ты. Ты говоришь, что я могу остаться здесь на ночь, а для сна еще слишком рано.

— Это неинтересная история, — сказала Элизабет. — Я всегда жила здесь. Я не бывала дальше школы в Шорхэме.

— А этот мужчина, который умер? — спросил Эндрю в замешательстве, ощущая укол ревности.

— Я была здесь еще до него, — сказала она, как будто, подобно Венере, заявляя о своем превосходстве над смертью. — Думаю, я родилась здесь, но не помню своего отца. Я думаю, он, должно быть, умер или покинул мою мать. Деньги, которыми мы располагали, приходили от моего дедушки, богатого фермера, как здесь понимают богатство. Кроме того, когда удавалось, моя мама брала жильцов, а в их отсутствие было немного меньше еды, вот и все.

— А этот мужчина? — повторил Эндрю с упрямой мальчишеской настойчивостью.

Она улыбнулась:

— Как он тебя интересует! Он был одним из жильцов моей матери. Он работал в Шорхэме, на таможне. Это не добавляло ему популярности среди соседей. Здесь ведь, сам знаешь, у каждого свой погреб и все в долгу у Джентльменов. Кроме того, он жил здесь, вдали от города и таких, как он. Вот и был чужаком. Я довольно долго никак не могла понять, почему он так живет. Он никогда ни с кем не общался, частично по складу характера, частично по необходимости. Потом он внезапно бросил работу, и, что странно, у него оказалось достаточно денег, чтобы прожить остаток жизни.

Я помню этот день. Мне было около десяти лет. Мы жили в этом коттедже очень уединенно. Это была наша единственная гостиная. Наверху есть еще две комнаты. — И она указала на маленькую дверь слева от камина. — Мы с мамой спали в одной, а мистер Дженнингс, мы его знали под этим именем, — в другой. Он завтракал и ужинал вместе с нами, мы ели здесь, внизу. Он был спокойным, рассудительным человеком, который, казалось, не любил общества, поэтому мы обычно брали ту работу, которая у нас была, наверх, к себе в спальню. Не знаю, что он там делал один внизу: думал, может, спал в кресле у камина, но я иногда просыпалась поздно ночью и слышала, как он шел к себе в комнату. А может, он был одним из тех бедолаг, кому не спится по ночам. Ты видел его лицо. Тебе не показалось, что на нем были следы бессонницы?

— Мне показалось, что это было хитрое и злое лицо, — сказал Эндрю.

— О нет, — спокойно возразила Элизабет. — Может, он и был хитрым, но не злым. Он был по-своему добр ко мне. — Она задумалась на какой-то момент о прошлом, в недоумении хмуря брови. — Ну вот, однажды вечером, — продолжала она, — после ужина мы поднялись, как обычно, чтобы идти наверх, и вдруг он попросил нас остаться. Это изумило меня, но моя мама была совершенно невозмутимой. Знаешь, она была фаталисткой, и это придавало ей спокойствия, но вместе с тем лишало целеустремленности. Мы остались сидеть здесь, мне не терпелось узнать причину, а мама была явно равнодушна. Она взяла работу и начала шить, как будто всегда работала в этой комнате. Спустя какое-то время он заговорил: «Мне было очень хорошо здесь». Мама посмотрела на него, сказала «спасибо» и продолжала шить. Ее ответ показался мне странным. Я чувствовала, что это он должен благодарить ее, а не она его.