Человек внутри - [15]

— Я тебя больше не боюсь, — сказала она, — потому что я тебя знаю, а когда ты пришел прошлой ночью, я видела впервые и боялась. Но затем я подумала, что он, — и она указала на стол, как будто гроб все еще был там, — не даст меня в обиду. Он был плохой человек, но он хотел меня и никогда бы не отдал меня другому.

— Я не думал тебя обижать, — пробормотал Эндрю и добавил умоляюще: — Только страх заставил меня прийти. Все вы, кажется, никогда не сможете понять, что такое страх. Вы считаете, что все такие же храбрые, как и вы. А человек не виноват в том, храбрец он или трус. Такими рождаются. Отец и мать создали меня. Я не создавал себя сам.

— Я тебя не виню, — запротестовала она. — Но ты, кажется, постоянно забываешь о Боге.

— А, это… — сказал он. — Это все равно что твои души. Я не верю в эту ерунду. Хотя я хотел бы верить в души, в то, что мы можем причинить боль человеку, который умер, — добавил он со смешанным чувством страсти и грусти.

— Это невозможно, если душа на небесах, — объяснила она.

— Человеку, которого я ненавижу, это не грозит, — сердито засмеялся Эндрю. — Любопытно, правда, как можно ненавидеть мертвеца? От этого того и гляди поверишь в твою чепуху. Если души прозрачны, как воздух, возможно, мы их вдыхаем. — Он скривил рот как от дурного привкуса.

Она с любопытством наблюдала за ним.

— Скажи мне, — спросила она, — где ты был после того, как мы его похоронили?

Он заговорил обиженно и сердито:

— Я ведь сказал, что только страх пригнал меня к тебе прошлой ночью. Я не хочу тебя больше беспокоить.

— И только страх снова привел тебя назад?

— Да, то есть не совсем. — Поглядев вниз на ее темные волосы, бледное лицо и спокойные глаза, он, казалось, пришел в ярость. — Вы, женщины, — сказал он, — все вы одинаковые. Вы всегда на страже против нас. Всегда воображаете, что у нас на уме только, как бы добиться вас. Вы не знаете, чего хочет мужчина.

— Чего же ты хочешь? — спросила она и добавила с практичностью, которая разожгла его бессмысленный гнев. — Есть? У меня есть еще хлеб в буфете.

Он в отчаянии замахал рукой, что она приняла за отказ.

— Мы устаем от себе подобных, — сказал он, — грубость, волосатость — ты не понимаешь. Иногда я платил уличным женщинам, просто чтобы поговорить с ними, но они такие же, как все. Они не понимают, что мне не нужны их тела.

— Вы научили нас так думать, — прервала она с легкой горечью, нарушившей ее душевное равновесие.

Он не обратил внимания на ее слова.

— Я объясню тебе, — сказал он, — почему я вернулся. Можешь надо мной смеяться. Я тосковал по этому дому. — Он повернулся спиной к ней. — Я не собираюсь заниматься с тобой любовью. Дело не в тебе. Дело в месте. Я спал здесь, а до этого не спал три дня. — Немного сгорбив плечи, он ждал, что она засмеется.

Она не засмеялась, и, подождав немного, он повернулся. Она глядела ему в спину.

— Тебе не смешно? — иронически спросил он. К их отношениям, казалось, неизбежно примешивалась подозрительность. Когда он впервые пришел сюда, то относился с подозрениям к ее действиям, а теперь к ее мыслям.

— Я спрашивала себя, — сказала она, — кого ты боишься и почему ты мне нравишься? — Ее взгляд скользнул по его телу от лица к ногам и остановился на правой пятке. — Ты износил носки, — просто сказала она, но то, как она поворачивала слова на языке, пока они не выходили округлыми и нежными, придавало их простоте скрытую значимость.

— Они не шелковые, — сказал он, все еще выискивая скрытую насмешку.

Она вытянула вперед руку, которую прижимала к боку.

— Вот носок, — сказала она, — погляди, может, тебе подойдет?

Он осторожно взял у нее носок, как будто это была странная рептилия, и принялся снова и снова поворачивать его. Он видел, что носок частично заштопан, и вспомнил, как сквозь окно увидел ее за работой в освещенном огнем пространстве.

— Ты чинила его, — сказал он, — когда я подошел к окну. — Она ничего не ответила, и он снова стал рассматривать его. — Мужской носок, — заметил он.

— Это его, — ответила она.

Он засмеялся.

— Твои духи носят носки? — спросил он. Она сжимала и разжимала пальцы, как человек, выведенный из равновесия глупостью другого.

— Надо было чем-то заняться, — быстро пробормотала она, как будто у нее не хватало дыхания от слишком долгого и утомительного бега. — Я не могла просто так сидеть. — Она повернулась спиной к нему, подошла к окну и прислонилась лбом к стеклу, словно ища прохлады или поддержки.

Эндрю все вертел и вертел носок в руке. Фигура Элизабет у окна была неподвижной. Он не мог даже уловить звук ее дыхания. Их разделяла тень, и блики огня делали бесполезными настойчивые попытки пересечь ее. Терпеливое упорство их сострадания пристыдило его, и, охваченный бескорыстным стремлением к самопожертвованию, он забыл на какое-то время о своем страхе, ненависти и самоуничижении. Он не хотел пересекать этот мост теней, потому что боялся, что если дотронется до нее, то потеряет ощущение чего-то недостижимо прекрасного, а его собственное минутное рыцарство исчезнет перед похотливым и сентиментальным трусом и задирой, к которому он привык. В этот миг его второе критическое «я» молчало, так как он был этим «я» на самом деле.