Человек в степи - [76]

— Анна Ованесовна, — отрывает от тетрадок круглую, гладко причесанную голову сидящая у подоконника и молчавшая до этого учительница, — третий класс «А» тоже досдаст, вы, надеюсь, знаете!

— Я знаю, Нина Ивановна, скажу: третий класс «А» досдаст тоже. Двести граммов, послезавтра… Не такое уж достижение!

Заведующая встает со стула:

— Пойдемте, Иван Евсеич, посмотрите, и мы отправим.

Одернув бахрому шальки, она трогает Логушова за пуговицу:

— Сбегай уж, Ваня, к Матвеичу за ключом, у тебя ноги молодые.

Анна Ованесовна объясняет мне:

— Наш ученик. Сейчас он ключ принесет от естественного кабинета.

«Естественный» кабинет — просторная низкая комната, похожая на чистую половину хаты, называемую в хуторах залом. Крестьянской мазки стены с шелухой половы, вмазанной в глину, гладко побелены и обведены поверху неровным, видимо детской работы, трафаретом. Ветер высвистывает в щелях оконных рам, и поэтому аквариум, горшки с лимонными деревцами и кактусами и клетка с белой крысой убраны с подоконников на пол. В шкафу за стеклом блестит фольговыми наклейками электрофорная машина, банка с разрезанной заспиртованной лягушкой, стоят на подставках чучела двух грачей, крота и суслика. Рядом со шкафом в ширину всей стены растянут склеенный из газетных листов монтаж: «Мичурин — преобразователь природы». Выделяются то нарисованные, то вырезанные из журналов и обведенные цветным карандашом мичуринские яблоки «славянка», виноград «русский конкорд зимостойкий», груша «дочь бланковой» и мясистый, круто раздвоенный абрикос «товарищ». Рисунки разные — от умелых до самых смешных, криво и густо намалеванных.

— Правда, замечательно? — не скрывая гордости, спрашивает Анна Ованесовна.

Вверху над разделами «Тяжелый путь дореволюционного ученого-одиночки», «Мичурин и его последователи» наклеен вырезанный из книги портрет садовода. Щурясь от солнца, он смотрит из-под полей мягкой шляпы на далекие, застывшие в зное деревья. Прищур, морщины на лице Мичурина видны плохо: в оконца бьет непроглядная снеговая круговерть, стегает по рамам и осыпается, царапая в стекла.

Около печки разложены вороха собранных ребятами древесных семян. Логушов пропускает вперед Анну Ованесовну. Сзади шаркает маленький, старый, гладко выбритый сторож Матвеич. Все наклоняются к семенам.

— Здесь, Анна Ованесовна, перебрать бы нужно, — смущенно указывает Логушов. — Берест-то со скумпией вместе смешали…

— А я и не заметила. Переберем, не волнуйся. И краснеешь-то чего, когда прав?..

Она улыбается, выходит из кабинета.

— Значит, не признаешь работу? — хихикает сторож.

Логушов не слушает, разглядывает соседний ворох.

— Ну, тут везде так, — он расправляется, но, видно, его тревожит еще что-то. По его лицу легко угадать, улыбнется ли он через секунду или обидится. Сейчас он супит брови. Над этими светлыми короткими бровями сходится всего лишь одна, сразу же расправляющаяся на чистом плотном лбу складка. — Ведь правда же, — смотрит он на меня, — что сколько существовало культур, а ни одна не ставила вопрос, чтоб всю природу, даже атмосферу, как захотел, так и сделал? Вы сами учились, вспомните: не было ж такого. А сейчас сколько месяцев и райком и мы этим занимаемся! Только не все по-партийному.

— Вы, Иван Евсеич, член партии?

— Кандидат. Месяц. Так вот, говорю, тяжко мне слышать, что лес — дело простенькое, мол, враз все кончим. «Энтузиазм победит». Таких победителей кажен день радио подымает, да деревья от этого не подымаются…

Логушов злобно сморкнулся и, вспомнив, что он в кабинете, с опаской зыркнул на Матвеича.

Тот возился в стороне, отодвигал лимоны подальше от наружной стенки.

— Другие, — говорит Логушов, — которые совсем лес отрицают, мне ерунда: против линии ж не выступят!.. Ясно, возня с ними есть. Вот завхоз… Оборотливый. А мелкий. Ему бы раннюю редиску посеять, чтоб через месяц результат, — такое любит. А что от леса урожай начнется потом, а материалы дай сейчас — этого не выносит, аж схудал.

— А что председатель колхоза?

Логушов в ответ морщится:

— Тот со всем согласен, за все голосует. А на деле — только что не дюже мешает… А как мне ему сказать? Я в войну был школьником, а он партизанил, потом с казачьей частью освобождал Европу до самого Будапешта… Но, думаю, раз я на свое дело поставлен, обязан критиковать.

В дверь заглянула женщина, запорошенная снегом:

— Ты, Иван, тут?

Подсунув палец под платок, она выцарапывает снег, набившийся на лоб и брови.

— Давай до конторы! Район вызывает к телефону.

Логушов рванулся за женщиной.

— Время на перемену звонить, — замечает Матвеич и тоже двигает к выходу.

За дверями дребезжит звонок, коридор наполняется топотом. В кабинет вбегают несколько мальчишек и девочка. Девочка старше других, она долговязая, костистая. Мальцы поплотнее, особенно передний, самый меньший, лопоухий, с чернильными пятнами на лбу. Пятна просвечивают и через волосы на голове.

— Здравствуйте, — говорит девочка. — Павка! — пинает она лопоухого, в чернильных пятнах. — Тебе говорили: «Отставь кактусы»?

— А их вот отставили уже, — кивает Павка.

Настроение ребят сбито мною, незнакомым человеком.

— Тяжело вам было столько семян набрать? — спрашиваю школьников.