Человек в степи - [21]

Пыль несется за пролеткой, словно дым, клубится под колесами, и наши ноги покрылись толстым коричнево-серым слоем.

Остановившись у конторы, мы веником обиваем с обуви пыль, как зимой обивают налипший снег.

Контора ничем не отличается от любой другой конторы. Первомайские плакаты, до сих пор не снятые ввиду их красоты, конторские счеты и привядшие полевые цветы на подоконнике… За столом среди бумаг — управляющий фермой, маленький большелицый дед, очень старый, но по времени послевоенному годящийся, видать, для руководства. Мария Григорьевна четко сообщает, что зовут его Федотом Александровичем Катальниковым, что он — бывший сабельник шестьдесят третьего полка Первой конармии.

Несмотря на августовскую жару, он в валенках. Шагаю с Федотом Александровичем на полуденный двор, залитый солнцем. Ни воды, ни деревца. Зной тяготит накаленную, жгущую даже через подметки землю. Такая жирная, вытоптанная, без единой травинки земля бывает только на скотных дворах. Каждый сантиметр хранит отпечатки клешнятых коровьих копыт, в каждый сантиметр плотно впечатаны кусочки соломы, начесанная коровами шерсть, и вся земля пахнет солнцем и ни с чем не сравнимым солоноватым запахом тырла, на котором годами топчется стадо. Сразу за постройками выгоревшая степь, а здесь — открытые, пустующие днем загоны, пересохшие на ветру деревянные жерди.

Вид Шевелевой разочаровал меня. Это была жилистая, низкорослая женщина с выпуклыми бесцветными глазами. На белках виднелась сетка красноватых прожилок, что придавало ее лицу мужское выражение, такое же грубое, как наименование специальности — «бугаятница».

— Вам посмотреть бычат? Можно. Доразу за тем сараем начну банить Варяга…

Я задержался с управляющим, а когда зашел за сарай, замер при виде редкого зрелища. Огромный, белый, будто снеговая глыба, бык, весь мокрый, в стекающих струях воды, стоял, ворочая тяжелой курчавой головой. От этих движений его тугая, словно инеем покрытая шея перекатывалась волной, и на груди под кожей шевелились живые шары. Бык стоял около колодца на короткой привязи. Босая Шевелева, вытягиваясь на цыпочках, поливала из цибарки, терла щеткой широкий хребет, и под ее рукой розовела плотная, налитая кровью кожа зверя. Бык медленно переступал, выгибал то один, то другой бок. При моем приближении он скосился и, засопев, рванул кольцо, вдетое ему в ноздри. Шевелева неприязненно глянула на меня:

— Нельзя так, гражданин, животному больно. Стой, стой, Варяг, ничего…

Она охлопала рукой мокрую шею быка и, снова окуная в бочонок мешковину, стала тереть мясистую голову, ладонью омывая прищуренный бычий глаз. Струи текли по морде, и Варяг отдувался, далеко бросал ноздрями водяные брызги.

Во время работы косынка у Шевелевой сбилась на затылок, обнажив черные прямые волосы. Когда мытье — от ушей до копыт — было окончено, Шевелева, отвязав, повела за собой Варяга, должно быть не думая о рогах, которые качались за ее спиной.

— Пойдемте, — обернулась она ко мне.

Мы пошли. Варяг медленно ступал по двору, изредка помыкивая, раскачивая складками тяжелого подгрудка. Натертая при мытье кожа розовела сквозь нежную белую шерсть, отчего весь он еще больше напоминал снеговую глыбу, освещенную закатными лучами. У входа в сарай он приостановился, но, глянув на Шевелеву, пошел, задевая боками раскрытые половинки дверей.

В помещении стояли уже вымытые остальные племенники.

Их было шесть. Они размещались в отдельных станках, привязанные на растяжку цепями, и каждому в ноздрю было вдето смирительное кольцо с длинной, пропущенной назад бечевой. Быки шевелили влажными еще загорбками, пытаясь посмотреть на вошедших.

Шевелева приковала Варяга и занялась своим делом. Она подлазила под брюхо всхрапывающим быкам, чтобы выгрести стоптанные подстилки, и, если какой из них «заступал» солому, она плечом отталкивала его ногу.

Порою с улицы доносились женские голоса; стая дерущихся воробьев влетала в золотую от солнца дверную щель и рассыпалась под самыми ногами Шевелевой. Она ни на что не обращала внимания. Когда она зашла в станок дымчато-красного Вулкана, тот неожиданно топнул и, озлясь, прижал женщину к стене. Женщина рывком проскочила вперед и, ухватясь рукою за ноздри, повернула к себе храпящую голову.

— Чертяка бессовестный!..

Бык лупнул глазами и, уткнув нос в плечо Шевелевой, шумно выдохнул, будто из кузнечного меха. Шевелева оправила волосы и нарочито медленно, снова между стенкой и быком, прошла к выходу. Чувствуя, что ей неприятно, я молчал, вроде ничего не видел. Опять заскребла лопата-грабарка в жилистых руках.

Когда она выходила, я рассматривал хозяйство: столбы, цепи, огромных, как тракторы, быков, — и мне было не по себе наедине с ними.

Особняком стояли два молодых бычка. Их спины были еще слабыми, точно у телок, зато толстые шеи и широкие, «кубатые», словно ящики, бока обещали в будущем особую крепость. Я не слышал, как в мягких валенках подошел управляющий Федот Александрович Катальников.

— Каковы кавалеры, а? — подмигнул он. — Вот от кого пойдут коровки! Каждая одну ферму заменит… Это ж сверхэлитные, элита-рекорд!

Во всем их облике уже проступала сквозь телячье простодушие угрюмость племенных быков. Кровяными глазками по-медвежьи посматривают они исподлобья и снова зарываются мордами в сено. Слышно, как стучат по доске уже вдетые в ноздри кольца.