Человек в саване - [21]

— А что… барыня-то хворала это время?..

— Да, нет, кажется, что и незаметно было…

Становой, как будто отгоняя какую-то мысль, искоса посмотрел на меня.

— А что, скажи, голубчик, верно, ты помнишь, как он из комнаты выходил? В руках-то у него ничего не было?..

— Да нет, это уж верно помню…

— Так, так… Где бриллианты-то нашли? — обратился становой к одному из стражников.

— У комнаты вот ихней, — кивнул на меня стражник, — бриллианты-то под лестницей, около комнаты, а топор под кроватью…

Становой снова искоса посмотрел на меня. Я заметил, что он как-то растерянно улыбнулся…

Дверь резко отворилась, и вошел Медынин. Я, за время нашего короткого знакомства, никогда не видел его таким взволнованным. Костюм его был в плачевном виде, и на коленках были видны следы мокрой земли, точно он полз сейчас по траве.

— Нашли кого? — спросил становой.

— Нет, — холодно ответил он, — девочка убежала…

Через несколько минут четверо стражников, становой и я выходили из ворот. Я еле мог двигаться и меня поддерживал один из стражников. Когда за мной должны были захлопнуться ворота, я со смертельным отчаянием оглянулся назад: в окне своего кабинета стоял Медынин и улыбался вам вслед своей злобной, жуткой улыбкой.

— Свернем по лесу, — сказал становой, — здесь ближе.

Мы пошли по какой-то лесной тропке, а когда хотели свернуть на другую, шагах в ста от усадьбы, передний стражник наклонился к земле и поднял какую-то вещь.

— Топор? — вскрикнул становой. — Черт возьми, да ведь это тот самый…

Он схватил его у стражника. Самый обыкновенный топор — только на лезвии его засохли те же бурые кровавые пятна, как и на моей одежде.

— Этот топор? — спросил он. вплотную подходя ко мне.

— Не знаю, — отмахнулся я рукой. — Богом клянусь, не знаю…

— Как он сюда попал? — вполголоса сказал становой. — Ничего не понимаю… Ты где его нашел, Семенов? — обратился он к одному из стражников, — там… дома?..

— Вот в ихней комнате, — ответил стражник, показывая на меня, — когда они при вас были… Без памяти лежали, водой отливали их, а меня наверх вы послали…

— Значит, он в это время не мог быть в комнате?

— Куда им… Они и пальцем не пошевелили, когда я вернулся…

Становой изумленно пожал плечами…

— Ничего не понимаю, — снова пробормотал он и, как бы стесняясь вырвавшейся фразы, прикрикнул на стражников, — ну вы, тоже… Поровнее идите… Убийцу ведете…

Только сейчас это сознание, куда и за что меля ведут, кольнуло с ужасной болью сердце…

Да, стражники вели убийцу, который не помнил, совершил ли он убийство или нет…

[IV]

Если бы я сознательно убил хотя бы злобного врага, у меня не хватило бы силы описать то чувство, какое испытывал бы я, сидя здесь, в тесной, жуткой, тихой камере тюрьмы… Можно ли требовать от меня, чтобы я описывал здесь мое состояние, когда я ничего не помню об убийстве, в то время, как в мозгу все время одна за другой шевелятся картины, предшествующие тому ужасу, в котором меня обвиняют, а, главное, еще до сих пор я вижу кровь на своих руках и на одежде, замененной теперь арестантским халатом — относительно одежды тюремная администрация распорядилась заранее, не дожидаясь приговора… Вот уже около месяца я в тюрьме, подавленный, разбитый, ничего не сознающий, что произошло и что будет дальше — близкий к тому, чтобы разбить голову о каменную облупившуюся стену…

Поэтому буду говорить здесь не о том, что я переживал, а только о том, что происходило. Отрывочно, может быть, так же растерянно, как было растеряно мое сознание, но постараюсь не упустить ни одного факта.

Вчера меня вызывал к себе следователь.

— Расскажите все по порядку.

Я рассказал все, стараясь не забыть самых мельчайших подробностей о том, как запиралась комната, о разговоре с этой женщиной, о самом Медынине… Когда следователь выслушал меня, я чувствовал, что мой спутанный рассказ не произвел на него того впечатления, какое я хотел достичь полной откровенностью.

— Скажите, — немного иронически спросил он, когда я дошел до рассказа о красной комнате Медынина, — вы не страдали галлюцинациями?..

— Я сейчас начинаю страдать ими, — горько вырвалось у меня, — поймите… Ведь это бред… Это кошмар какой-то, вся эта история…

Следователь порылся в каких-то бумагах и вынул два листка почтовой бумаги, исписанных моим почерком.

«Роман! — мелькнуло у меня в голове. — Роман, который диктовал Медынин».

— Это ваша рука?

— Моя.

— Вы помните, что здесь написано?..

— Нет, — искренне сказал я.

— Хорошо, тогда я прочту вам, — с недоверием посмотрев на меня, предложил следователь, — вот отрывок из одного письма… «Дорогая… Теперь этой жизни с погоней за куском хлеба — конец. Я сознательно решился на преступление. Что из того, если эта никому не нужная женщина умрет, когда из-за этого может возникнуть наше большое и долгое счастье. Ее бриллианты помогут нам бежать за границу, где мы будем в безопасности… Подожду до завтра…» Вами написано?..

— Мной, — глухо ответил я, — только…

— Вы это скажете потом. Желаете прослушать второй отрывок?

— Читайте…

— Этот еще меньше… «Руки у меня в крови, я боюсь испачкать бумагу, но все же пишу тебе, родная. Все кончено, брильянты у меня и завтра я еду к тебе. Прощай, пока…» Рука та же, как и на той записке, которую вы признали. Обе эти записки Медынин передал становому приставу; он нашел их у вас на столе… Что вы можете сказать по этому поводу?