Человек в поисках себя. Очерки антропологических и этических учений. Том 1. Античность и Средневековье - [155]

Возможность человеку удержаться внутри себя даёт христианский монотеизм; а именно, такие его идеи, как сотворение индивидуальных душ богом, индивидуальное спасение, понимание мировой истории и человеческой жизни как личностного диалога бога и его творений. Достигается такое обращение к индивидуальной духовности полным обесценением познания объективного мира, резким нарушением античного равновесия внешнего и внутреннего.

Ярчайшим представителем христианской антропологии и стал А. Августин. Августин говорит, что «телесные вестники», иначе говоря, органы чувств, свидетельствуют о невозможности обнаружить истину во «внешнем человеке». Но во «внутреннем человеке» обитает она, и истина эта есть Бог[342]. Августин, таким образом, заимствует метафору «внешнего и внутреннего человека» у Тертуллиана. Данные органов чувств интегрируются «внутренним чувством», над содержанием которого человеческая душа рефлексирует посредством разума, и лишь именно акты этого внутреннего опыта самодостоверны. Исходным основанием этой самодостоверности является богоподобие человеческой души, ибо именно Богу открыта она в своём внутреннем опыте. В этом и её величие, и её ничтожество.

Душа по Августину есть разумная субстанция, приспособленная к управлению телом. Её богоподобие проявляется и в её трёхипостасном составе: память, разум, воля. Память, фиксирующая внутренние состояния, обеспечивает непрерывность и сохранность опыта. Разум, приобщённый к миру истин божественного закона, оценивает на этом основании содержание опыта, указывая на возможность устремиться к божественной истине. Путь подобного восхождения обеспечивается волей. Одновременно путь этот создаёт возможность морального самоотношения человека.

Каждая из составляющих души объемлет всю душу, занимая, тем не менее, своё место. Самотождество души обусловливается также таким её качеством, которое Августином определяется как «сердце». Устремлённость интеллектуального и морального Я к Богу аффективна, это есть именно любовь к Богу. Лишь так, в глубине «сердца», можно вкусить истину, и устоять, лишь упокоясь в создателе[343]. Глубинная устремлённость к максимальному уподоблению Абсолюту создаёт ту целостность личности, которая страстно диктует «внешнему человеку» поступать как должно, образуя единство личности и поведения[344].

Важно подчеркнуть, что обусловленное христианским монотеизмом проникновение в глубины внутреннего мира человека возможно лишь на основе представления о радикальной несамодостаточности сотворённого Богом человека. Он не только не имеет онтологического основания в самом себе, но становится подобен дьяволу, а не Богу, если пытается жить, опираясь на себя самого. Воля человека тянет его в этом случае ко греху, и в любом случае человек не способен совладать с собою самостоятельно.

Лишь благодать способна «сообщить больной воле целостность»[345]. Ибо тварен человек. «Единство августинова “Я” понимается как изначально заданное Господом, но пребывающее в рассеянии. И достигающее сосредоточенности и подлинного осуществления – лишь по ту сторону самого себя, в сладком предвкушении иной, вечной жизни, в “редком чувстве” слияния с Ты»[346].

Предел внутреннего самоуглубления – Бог. И самоуглубление в это индивидуальное Я имеет смысл именно для поучения о пути всякого раба Божьего. Всё индивидуальное как раз выявляется и устраняется в ходе исповеди. Индивид «уходит сквозь себя – к наивысшему», причём возможно это лишь по соизволению Бога. Христианское обращение к «внутреннему» в человеке не есть обращение к личностному. Это именно утверждение идеи «человека вообще». И в этом его заслуга, та роль, которую сыграло христианство в становлении идеи человеческой индивидуальности. На этой стадии развития общественного сознания индивидуальное фиксируется как одиночество души перед Богом, но не может удержаться на такой основе. А потому стремится к саморастворению, самоизбавлению, жаждет забыться. Вручает себя «в руки Божьи».

В. Г. Иванов обращает внимание на противоречие, которое возникает в учении Августина между известным принципом предопределённости, который позже возьмёт на вооружение Лютер, и принципом свободы воли, от которого Августин не мог отклоняться, не нарушая идею богоподобности человека[347]. Сам Августин видел разрешение дилеммы в смирении человеческой воли. В этом он не противоречит себе. «От злой воли возникает похоть, – писал Августин, – ты рабствуешь похоти – и она обращается в привычку; ты не противишься привычке – и она обращается в необходимость»[348]. Привычка – личное согласие на распущенность. Августин понимал, что в борьбе с привычкой, даже если высшие стремления возьмут верх, ни привычка, ни сами влечения не будут ещё изжиты.

Слабость воли – болезнь души. Сила воли, в том, чтобы посметь отречься от свободы воли. Необходимость и свобода у Августина переходят друг в друга в человеческом поведении. Человек должен свободно избрать путь истребления в себе своеволия. Иначе не снизойдёт на него благодать. В силу же первородного греха без благодати не будет спасения: «Святый Боже, Ты даёшь силу исполнить то, чему велишь исполниться»