Человек в поисках себя - [62]

Одна из первых вещей, которые нужны для творческого освоения унаследованной в религиозных традициях мудрости, состоит в том, чтобы увести религиозные дискуссии от столь обветшалых форм, как спор о «вере в существование Бога». Склонность делать этот вопрос центральным, словно Бог лишь объект среди прочих объектов, чье существование можно доказать или опровергнуть точно так же, как мы доказываем или опровергаем математические теоремы или научные факты, выдает наше современное стремление дробить реальность на части. И потом, следуя завещанной нам Декартом дихотомии, мы придерживаемся мнения, что все должно быть доказуемо методами, пригодными для механики или физики.

Делать из Бога сущность, существо наряду с другими существами, обитающее где-то на небесах, значит придерживаться изжившего себя примитивного взгляда, полного противоречий и легко опровержимого. Пауль Тиллих в недавно опубликованной книге, которую многие ученые уже считают, вероятно, лучшей теологической работой XX века, утверждает, что доказательства существования Бога предполагают атеизм в той же мере, что и доказательства его несуществования. «Остаются атеистами и тогда, когда утверждают существование Бога, и тогда, когда отрицают его. Бог есть само бытие, а не какое-то бытие»[75].

Мы видим в религии допущение, что жизнь имеет смысл. Религиозность, или ее отсутствие, проявляется не в интеллектуальных или словесных формулировках, а в тотальной ориентированности человека на жизнь. Религией может стать все, что заботит человека превыше всего. Религиозная установка обнаруживает себя в те моменты, когда человек совершенно убежден, что человеческое существование строится вокруг ценностей, достойных того, чтобы за них можно было жить и умирать.

Разумеется, мы вовсе не утверждаем, что все религиозные традиции и догмы в равной мере конструктивны: они могут быть и деструктивными, примером чему служат религиозный пыл нацистов или инквизиции. Проблема, по-прежнему стоящая перед теологией, философией и этикой, которым помогают науки и история человечества, заключается в том, чтобы определить, какие верования являются наиболее конструктивными и лучше всего согласующимися с другими истинами о человеческой жизни. Точка зрения, которую мы отстаиваем, состоит в том, что психологически религию следует понимать как способ соотнесения с собственным существованием. «По плодам их узнаете их». Эрих Фромм очень точно подмечает: «Разница между верой мистика в Бога [под этим он подразумевает глубокую убежденность религиозного человека, а не вероучение о потустороннем мире] и разумной верой атеиста в человечество далеко не столь значительна, как разница между верой первого и верой кальвиниста, для которого вера в Бога уходит корнями в сознание немощи перед лицом Бога и в страх перед Божьим всемогуществом»[76].

Человек, способный творчески подойти к мудрости отцов, отраженной в этической и религиозной традиции, вновь открывает в себе умение удивляться. Очевидно, что нынешнему обществу сильно недостает способности активного, чуткого удивления. В этом проявляется одна из граней чувства пустоты и ненаполненности, столь часто испытываемого современным человеком.

Удивление можно описывать по-разному, начиная с утверждения Канта: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звездное небо надо мной и моральный закон во мне» (с первым Фрейд бы согласился), и вплоть до подмеченного Аристотелем изумления, охватывающего нас, когда мы смотрим драматическую трагедию и когда в одно очищающее душу целое сливаются чувства жалости и сострадания. Хотя удивление, чудо не принадлежит исключительно религии, оно традиционно связывается с ней: и поэтому я бы рассматривал изумление, столь часто посещающее ученых или художников, как религиозный аспект этих иных призваний. Те, кто придерживается жестких взглядов на религиозные или научные истины, становятся более догматичными и утрачивают способность удивляться; те же, кто обретает «мудрость отцов», не отказываясь от личной свободы, обнаруживают, что изумление усиливает их жажду жизни и укрепляет их во мнении, что жизнь осмысленна.

Важность, придаваемая удивлению, прослеживается и в той высокой оценке, которую Иисус давал детскому восприятию: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство небесное». В этом утверждении совсем нет ни «ребячества», ни «инфантилизма», оно отсылает к присущей ребенку способности удивляться, которую можно отыскать и у большинства зрелых и творчески развитых взрослых людей, будь они учеными, как Эйнштейн, или творцами, как Матисс. Удивление противоположно цинизму и скуке; оно является признаком того, что у человека мощная жизненная сила, что он способен интересоваться, ожидать нового, что он отзывчив. Это, по существу, установка на «открытость» – осознание, что жизнь более многогранна, чем представлялось прежде, опыт открытия новых, еще не освоенных горизонтов жизни, а также ее неизведанных глубин. Однако придерживаться этой установки нелегко. «Способность удивляться быстро оскудевает, – пишет Джозеф Вуд Кратч