Человек в круге - [9]

— Не за что, товарищ Лаврентий Павлович. Он приехал — как комендант. Перед этим уведомил. Я…

— А почему он приехал? Ты спросил?

— Начальство не спрашивают. Начальству докладывают.

— Но это, старший лейтенант, граница! Это — не базар, куда идут покупать яйца. Что он тебе сказал, когда говорил, что приедет?

— Он не объяснил по телефону цель своего приезда.

— А ты, что же, так и не спросил? Товарищ комендант! — спросил бы ты. — Почему вы хотите приехать ко мне на участок? — Я — что? Плохо служу? Или у меня было нарушение границы? У вас было нарушение?

— Не было.

— Видишь! — Берия резко повернулся к Шмаринову и Железновскому. — У него не было нарушения! Видишь! — Он их, двоих, Шмаринова и Железновского, видел за одного. — У него не было нарушения. И он позволил коменданту приехать и развести антимонию! Он к тебе на заставу заходил?

— Заходил, товарищ Лаврентий Павлович.

— И что он тебе хорошего сообщил? Ну говори! Говори!

— Если точно…

— Ты думаешь еще говорить не точно?! Говори совсем точно!

— Я уже говорил, товарищ Лаврентий Павлович!

— Брось это свое «товарищ Лаврентий Павлович!» Говори дело!

— Я уже говорил, что он слегка пожаловался…

— На что он слегка пожаловался?

— На семейные обстоятельства, това… На семейные обстоятельства.

— Он — что? Тебе — ровня? Ты с ним дружил?

— Нет. Он приехал, вы же, наверное, знаете, полгода тому назад в отряд.

— Это я и без тебя действительно знаю.

— Он посмотрел на моих детей и сказал, что…

— Что он сказал? Что?!

— Что был бы счастлив иметь хоть одного ребенка…

— У него не было ребенка? — Берия резко повернулся к Шмаринову. — Вот в чем дело, подлец! Не имел детей! Не имел родины! Не имел настоящих друзей! Приезжал и жаловался таким начальникам застав, у которых голова большая, как арбуз, а ничего существенного в смысле бдительности не варит! Ты дурак, старший лейтенант! Как только он ушел от тебя, ты бы послал ему вслед своих этих всех пограничников! Раз он затосковал, значит, не наш! Значит, что-то плохое задумал! А ты сидел, сидел, как клушка, около своих детишек и радовался, какой ты счастливый! Ох, какой я счастливый! Даже этот комендант, который видел большой город Ленинград, учился там, приехал сюда на высокую должность, но несчастливый человек! Он одинокий! А я герой-отец! У меня дети плодятся, как кролики! Слушай, а не мешают ли тебе дети нести настоящую пограничную службу? Они не кричат, когда ты спишь? И ты сонный идешь по тропе, чтобы других уличить в плохой службе! Ты сам плохой! Пусть его уведут! Пусть приведут тех, кто о нем что-то хорошее скажет!

Берия плюхнулся на стул и закрыл рукой пенсне. Он сидел так долго, вроде задремал. Старший лейтенант Павликов, испугавшись гнева начальства, вышел на цыпочках, сухонькое его тело с висящим на животе ремнем боялось потревожить даже воздух, в котором еще стояли длинной очередью слова, произнесенные гневно, государственно. Шмаринов тоже не шевелился. Как и я. Как и Железновский.

— Кто там еще? — Берия неожиданно поднял голову.

Никто не заметил, только он, что за дверью стоят люди, и только он ждет их и только он может ими распоряжаться.

— Пусть заходят! — приказал Берия.

— Лаврентий Павлович, — Шмаринов нагнулся низко, по-рабски, — там обед… Готов… Обед готов…

Берия поднял еще раз голову:

— Митя, какой обед, когда допросить их надо! «Обед!» Хорошо тебе рассуждать! А у меня… У меня, Митя, тут болит. — Он постучал по сердцу. — Какие кадры! Ну дерьмо, дерьмо, Митя! Хорошо, что я вам доверил! Когда мне сказали, что ты здесь… Я и на охрану махнул рукой! Если Митя тут, значит, тут есть охрана… «Обед!» Еще пообедаем! Зови! Они топчутся за дверью, как слоны!

— Говоришь, Егоров фамилия?

— Егоров! Ефим Егоров! То есть… Рядовой Егоров!

— Ты не дрожи, Егоров! Ты чего дрожишь?

— Я? Я не дрожу… Мне чего дрожать? Я не начальство. Я лишь обед варю… Я, Ефим Егоров… Обед варю! И спросите! Все всегда довольны. Мною всегда довольны. Это так.

— Ты в свой котел еще мяса сто пудов толкаешь. И довольны тобой!

Берия снял пенсне и с любопытством рассматривал неуклюжего толстого Егорова.

— Вон ты как набил свою кизю! Посмотри! Пупка, пожалуй, не видишь? Повар! А, знаешь, какой инстинкт самосохранения у твоего брата? Когда басмач нападает на заставу, как правило, повар остается в живых. Спрячется в своей кухоньке. И сидит… У тебя было такое ощущение, что случится на заставе беда?

— В каком смысле? — Глаза повара осоловели, он подумал: теперь можно отличиться. Но что же сказать в ответ? Чтобы понравилось?

— В каком смысле? Ну в человеческом… Ты подумал, когда угощал коменданта: а что-то не так!

— Вот вам крест — подумал! — Поварские лисьи глазки ласково раскрылись, и он радовался, что придумал ответ. — Я же… Я и не угощал его! И тогда сразу подумал: что-то не так! Начальство, они приезжают весело, чтобы было… А этот… Даже не притронулся ни к чему! «Э-э, брат! — подумал я. — Да у тебя гроб висит в душе! Что-то ты приехал к нам не с радостью…»

— Видишь! — воскликнул Берия, одевая снова пенсне и в упор разглядывая теперь Егорова. — Этот… Этот распознал… А тот, с большой головой, начальник его, не распознал!