Человек в картинках - [71]

– Это новый мир. А теперь мы торжественно покончим с тем, что еще осталось от старого.

И Командир вырвал страницу из книги. Он вырывал их одну за другой и бросал в огонь.

Пронзительный крик!

Люди в испуге отпрянули, и их взоры невольно устремились поверх пламени костра, к неровным осыпающимся берегам пустого моря.

Еще крик, высокий и печальный, – предсмертный вопль издыхающего дракона, яростно бьющегося о прибрежную гальку кита, ибо левиафаново море ушло, чтобы не вернуться никогда.

Словно воздух со свистом ворвался в пустоту, где за мгновение до этого что-то было!

Командир аккуратно расправился с последней книгой.

Воздух больше не дрожал.

Тишина.

Люди, пригнув головы, прислушивались.

– Командир, вы слышите?

– Нет.

– Волна, сэр! Там, на дне этого моря! Мне показалось, я даже видел ее. Огромная черная волна. Катится прямо на нас!

– Вам привиделось.

– Смотрите туда, сэр!

– Что еще там?

– Смотрите, смотрите! Город вдалеке! Зеленый город у озера! Он раскололся надвое, он рушится!

Подавшись вперед, люди напрягли зрение.

Смит стоял среди них. Его била дрожь. Он прижал руку ко лбу, силясь что-то вспомнить.

– Я вспомнил! Да-да, вспомнил. Давно-давно, еще в детстве, я читал книгу… Кажется, это была сказка об изумрудном городе. Я вспомнил! "Волшебник Изумрудного города".

– Изумрудного?

– Да, так назывался город. Я видел его сейчас точно таким, как он описан в книге. Он рухнул.

– Смит!

– Да, сэр.

– Приказываю, немедленно к врачу!

– Слушаюсь, сэр! – Смит коротко отдал честь.

– Всем соблюдать осторожность!

Боязливо ступая, держа ружья наготове, люди отдалились от ракеты и ее слепящих прожекторов, чтобы получше разглядеть длинное ложе моря и низкие холмы.

– Как? Здесь никого нет? – разочарованно прошептал Смит. – Ни одной живой души?

Ветер, горестно завывая, бросил горсть песка к его ногам.

No Particular Night or Morning 1951( То ли ночь, то ли утро)

Переводчик: Татьяна Шинкарь

За два часа он выкурил пачку сигарет.

– Как далеко мы в космосе?

– Миллиард миль, не меньше.

– Миллиард миль от чего? – спросил Хичкок.

– Смотря что тебе нужно, – ответил Клеменс, который не выкурил пока ни одной сигареты. – Миллиард миль от дома, можно сказать.

– Так и скажи.

– От дома, Земли, Нью-Йорка, Чикаго. От того места, откуда ты родом.

– Я не помню, откуда я, – ответил Хичкок. – Я даже не верю, что существует Земля. А ты веришь?

– Да, – быстро ответил Клеменс. – Сегодня утром она мне приснилась.

– В космосе нет утра.

– Тогда ночью.

– Здесь всегда ночь, – тихо сказал Хичкок. – О какой конкретной ночи ты говоришь?

– Заткнись, – сказал Клеменс, рассердившись. – Дай досказать.

Хичкок раскурил новую сигарету. Рука его не дрожала, но казалось, что она дрожит где-то внутри, под загорелой кожей, дрожит непроизвольно, сама по себе – такая маленькая неприметная дрожь в руке и огромная – во всем теле. Двое космонавтов сидели на полу палубы обозрения и смотрели на звезды. Глаза Клеменса блестели, взгляд Хичкока был пуст и не выражал ничего, кроме разве легкого недоумения.

– Я проснулся в 05.00 часов, – промолвил он, и казалось, что он обращается к своей правой руке. – Я услышал, что кричу: "Где я был?" И сам отвечаю: "На Земле". "Что такое Земля?" – удивляюсь я. "Это место, где я родился", – говорю я себе. Но это же ничто, и даже хуже, чем ничто. Я не верю тому, чего не вижу, не слышу и что не могу потрогать руками. Я не вижу Землю, почему я должен верить, что она существует? Не верить куда безопасней.

– Она существует, – улыбнувшись, уверенно сказал Клеменс. – Вон та, светящаяся точка – это и есть Земля.

– Это не Земля, это наше Солнце. Отсюда Землю не видно

– Я вижу ее. У меня хорошая память.

– Это не одно и то же, глупец, – неожиданно рассердился Хичкок. – Я хочу сказать, видеть можно лишь глазами, со мной всегда так было. Если я в Бостоне, то Нью-Йорк для меня мертв. Но когда я в Нью-Йорке, тогда мертв Бостон. Если я не вижу человека хотя бы один день, для меня он умирает. Но, встретив его вновь на улице, Господи, как я радуюсь его воскрешению и чуть не пляшу от счастья, что снова вижу его. Да, так было со мной раньше. Теперь я более не пляшу, просто смотрю на него. Когда же он уходит, для меня он снова мертв.

Клеменс рассмеялся:

– Просто у тебя мозги работают на самом примитивном уровне. Ты ничего не запоминаешь. У тебя нет воображения. Хичкок, старина. Ты должен научиться многое держать в своей памяти.

– А зачем мне помнить о вещах, которыми я не могу пользоваться? – спросил Хичкок, глядя широко открытыми глазами в космос. – Я – человек практичный. Если я не могу видеть Землю и ходить по ней, что ж, прикажешь мне ходить по памяти о Земле, так что ли? Это больно. Воспоминания как однажды сказал мне отец, колючи как иглы дикобраза. К черту их! Подальше от воспоминаний. Они делают человека несчастным, мешают ему работать, доводят до слез.

– А я вот сейчас шагаю по Земле, – сказал Клеменс, мечтательно прищурившись и выпустив струйку дыма.

– Смотри, ты дразнишь дикобраза. Чуть позднее, днем ты почувствуешь, что потерял аппетит и тебе не хочется съесть свой ленч. Ты будешь удивляться и не понимать почему, – сказал Хичкок глухим ровным голосом. – А все потому, что ты занозил ноги колючками дикобраза и тебе теперь больно. К черту все это! Если я не могу что-то выпить, попробовать на вкус, что-то ущипнуть, кому-то дать пинка, растянуться и полежать на чем-то, тогда, говорю я себе, забудь об этом. Для Земли я умер, что ж, она тоже умерла для меня. Если сегодня вечером в Нью-Йорке никто не оплакивает меня, к черту Нью-Йорк! В космосе нет времен года: нет зимы и лета, нет весны и осени. Нет здесь какого-то конкретного вечера или утра, а есть только космос и более ничего. А в это мгновение здесь мы с тобой и эта ракета. Но реально существующим я ощущаю только себя. Вот и все.