Человек среди песков - [53]

— Ведь вы с ним, кажется, встречались, Марк? — спрашивает меня Симон. — Я помню, вы мне об этом рассказывали…

— Да, встречался.

— И вы полагаете, что он хоть косвенно причастен к ночному пожару?

— Ну, по этому поводу надо спросить наших специалистов!

— Вы полагаете, что они такие великие умники? — спрашивает Элизабет.

— Я не считаю их великими умниками, но и глупцами не считаю. Во всяком случае, им нельзя отказать в логичности.

— Я не уверена, что в таких делах можно обойтись одной логикой!

«До чего же хорошо сыграно! — думаю я. — Безоблачный взгляд! Да, женщины превосходные лгуньи. Более того, они лгут с блеском». Но она так спокойна, так безмятежна, и мне вдруг кажется, что мне все просто примерещилось. В конце концов, доказательства и впрямь ничтожны. Что мне известно, что я видел или полагал, что видел, кроме двух рук, ищущих друг друга в полумраке церкви? Я пытался мысленно восстановить сцену, но все затопил туман, сквозь который я пробирался вслепую.

В силу моей профессии я человек рационалистического склада ума, так по крайней мере я полагаю, но нет людей однозначных: и у меня тоже есть свои слабости, свои причуды, и мне случается, как и всем прочим, принимать соломинку за бревно. Поэтому на этой террасе, где солнце прочертило четкую линию светотени, я вдруг заподозрил в ошибке самого себя.

— Говорят, что жители болотного края очень уважают графа, — сказал Симон. — Если он не имеет никакого отношения к этому делу, то мы попадем в скверную историю. Как они отнесутся ко всему этому?

— Одно несомненно: они не очень-то любят войска сил безопасности.

— Я тоже их не люблю, Марк, и вы это хорошо знаете. Ах, надо во все дела вникать самому! Попытайтесь разобраться хоть немного в том, что происходит!

— Попытаюсь.

Элизабет приносит на подносе аперитив. Она успела уложить узлом свои волосы.

— Положить вам льда? — спрашивает она. — Да, кстати, Марк, я получила письмо от Софи. Она чувствует себя там прекрасно. Вы знаете, как быстро у детей меняется настроение! Она просила поцеловать вас и обещает вам написать.

Бывает, что в самой плотной ткани иногда спускается одна петля, и тогда постепенно распадается вся основа. Несмотря на то что опасность нависла над нами уже давно, теперь мне кажется, что именно арест графа — внешне вроде бы незначительный случай — ускорил ход событий.

Как и предвидел Дюрбен, болотный край зашевелился. Полицейские облавы, длившиеся несколько недель, уже накалили атмосферу, но на сей раз враждебность населения проявляется открыто. В Лиловом кафе посетители, возбужденно размахивая руками, обсуждают события, кое-кто уже говорит о ружьях, правда будто бы в связи с охотой на кабанов. Даже старик, обычно такой невозмутимый, тоже поднимает голос. Кровь вскипает, невольно вспоминают ожесточенные схватки доведенных до отчаяния предков с королевскими солдатами, пиратами или, что много прозаичнее, со сборщиками налогов. Достаточно взглянуть на эти лица, сжатые кулаки, горящие взгляды, чтобы понять, как много значит для этих людей граф, хотя от меня это тщательно скрывали; и полицейские, стреляя наугад, попали в самое яблочко. Впрочем, неизвестно, поняли ли они это сами.

— Ну что, доволен наконец? — кричит мне Изабель.

Этот выпад приводит меня в замешательство, я не понимаю, за что, в сущности, я ответствен во всей этой истории. Стараясь перекрыть гомон голосов, я пытаюсь объяснить, что испытываю симпатию к графу, да и ко всем им: они это сами отлично знают! Я оборачиваюсь за поддержкой к Мойре, но она избегает моего взгляда, потом — к старухе, но та с сомнением качает головой.

— Нельзя одновременно находиться в двух лагерях, — отчеканивает Изабель. — Наступает час, когда надо выбирать.

Я пытаюсь втолковать им, что все не так-то просто, что Дюрбен их хорошо понимает и что он не имеет никакого отношения к действиям войск сил безопасности. Более того, он всячески старался воспрепятствовать их появлению здесь! Но им сейчас не до всех этих тонкостей. Страсти слишком накалены, моя речь никого не убеждает, и я замолкаю, к тому же открывается дверь и является сосед в сапогах, с ружьишком в руках — этакий деревенский фанфарон. При виде меня он обомлевает. Тут все начинают говорить разом, а его тем временем затискивают в угол. «Садись здесь и не рыпайся!» Старуха вопит, что она не хочет иметь неприятности, с нее и так всего хватает.

Я пользуюсь случаем и подхожу к Мойре.

— Они с ума сошли, дождутся того, что их всех перебьют. Надо переждать. Полиция ничего не имеет против графа. Его освободят.

— Ты-то откуда знаешь?

— Я говорил с полицейским. Уверяю тебя, у них нет против него никаких улик. Запаситесь терпением!

— Терпеть, вечно терпеть!

— К тому же он даже не пытался бежать. Значит, уверен в своей правоте.

— Это ты так думаешь. Рассказывают такие вещи…

— Но, Мойра…

— Ах, оставь меня!

И она исчезает на кухне.

— Тебе лучше уйти, — говорит Изабель. — Идет настоящая война, а ты в другом лагере. Еще, чего доброго, расскажешь Дюрбену, что здесь видел!

— Да, — подтверждает старик. — Если приедут пастухи, как бы дело не кончилось худо.

В последующие дни мне, однако, казалось, что было больше дыма, чем огня. Не произошло ни одного серьезного инцидента. Даже если люди в болотном краю готовили что-то, то, должно быть, в таких непроходимых тростниковых зарослях, куда войска службы безопасности не отважились бы сунуться. Впрочем, после их великого подвига они притихли, и только высылали на главную магистраль усиленные патрули. Над болотами висело белесое солнце.