Человек с тремя именами - [43]

Лукач, услышав ее, с некоторым беспокойством посмотрел вслед бодро зашагавшему по плоскогорью начальнику штаба. А повернувшись, удивился тревожно бегавшим глазам своего продолжавшего лежать адъютанта. Как быть с избалованным юношей, даже при отдаленных выстрелах начавшим вдруг разваливаться на куски?

— Что с вами?

Тот с усилием проглотил слюну.

— Очень нездоровится, товарищ генерал.

«Как-нибудь без тылового переводчика на фронте не пропадем...»

— Если очень нездоровится, возвращайтесь по шоссе пешком в Ла-Мараньосу, до нее отсюда и пяти километров не наберется. Обратитесь в санчасть. Ждите меня там.

Сегал мгновенно вскочил.

— Слушаюсь, товарищ генерал.

Маленький Сегал слишком быстро для больного скатился вниз по тропинке, не оборачиваясь на учащенное таканье винтовок, перебиваемое прерывистой октавой «гочкисов». Лукач взял за локоть молчавшего Реглера.

— Прошу тебя в машине Фрица проехать за мной до будки дорожников, это приблизительно с километр отсюда. 'Гам должен был начинаться марш франко-бельгийцев. Разыщи, пожалуйста, их штаб и посмотри, что там у них делается. Побудь подольше, во всем разберись. Для меня их психология вроде ребуса. Ты не улыбайся. Как-то оно получилось, что батальон Андре Марти у нас вроде пасынка, наверное оттого, что ни я, ни Фриц не говорим по-французски. Но говорим не говорим, а ни командир, ни комиссар мне не нравятся. Не могу даже сказать чем. Не нравятся, и все. Интуитивно. Хотя Мулэн — офицер запаса, а у Жаке трехлетний партийный стаж. Галло говорил, что для Франции это немало. Но дело-то не в партийном билете, а в человеке... Очень, очень настаиваю: хорошенько оцени все сам. Идем.

Когда Лукач добрался до исходных позиций итальянского батальона, тот уже давно ушел вверх с глубоко прорезавшей холм узкой, но все же асфальтированной дорожки. Вероятно, она была проложена для велосипедной езды, так как двум автомашинам на ней было но разъехаться. С обеих сторон ее высились почти отвесные срезы. От места, где остановились оба «опеля», начинался крутой спуск, табличка показывала, что он ведет на Ла-Мараньосу. Лукач, оставив в своей машине головной убор, планшет и палку, не без труда взобрался наверх и попал в свежую, словно июньскую, почти в человеческий рост густую траву, в которой были проложены проходы к высоким оливам. Едва войдя в них, он обнаружил Галло и Паччарди, сидевших на перевернутой плетеной корзине, должно быть забытой сборщиками маслин. Увидев генерала, оба встали. Паччарди, сделав несколько шагов ему навстречу, очень приветливо поздоровался. Переводчиком между ними был стоявший спиной к стволу самой старой оливы и похожий на борца-тяжеловеса комиссар Роазио, с добрым и располагающим к себе лицом. Галло опять опустился на корзину, уронив руки меж острых колен, но в разговор не вмешивался.

Паччарди, все такой же розовощекий, несмотря на проведенную в хлопотах ночь, начал с недоуменного вопроса. Он хотел бы знать, чего командование бригады ждет от него? Перед батальоном тянется четырехметровая стена, и толщиной она не меньше метра. Известно, что и ворота и чугунная дверь расположены с противоположной, вражеской, стороны, где должны наступать две испанские бригады с целью окружить Серро-де-лос-Анхелес. У батальона Гарибальди, как и у двух других, нет ничего, чем можно было бы проломить такую стену, тесаками же ее не проткнешь, как и не взорвешь двадцатью ручными гранатами, выданными этой ночью. Если же разрушить стену должна республиканская авиация или тяжелая артиллерия, тогда напрасно людей подвели к монастырю так близко, они могут пострадать от осколков даже при идеальной точности попаданий, а кто гарантирует это?

Лукач выслушал перевод, вздохнул, но ничего не ответил.

— Есть ли у вас связь с французами? — после паузы поинтересовался он.

Паччарди не очень охотно сказал, что вначале была, но после того, как оба батальона вошли под деревья, нарушилась. Уже с полчаса, как посланы люди восстановить ее, но пока не возвратились.

Вдали послышался слабый гул моторов. Роазио, склонив голову к плечу, стал вслушиваться повернутым к небу левым ухом — не авиация ли, но скоро все поняли, что шум идет снизу. Выйдя на опушку, они убедились, что приближаются какие-то по-особому рокочущие машины, но что, судя по звуку, это отнюдь не заветные танки.

— Броневики,— через короткое время уверенно определил Лукач.— Пока не пойму сколько. Кажется, пять.

Повысив голос, Роазио произнес что-то по-итальянски — и над высокой травой возникли голова и плечи жизнерадостного юнца. Раскачивая винтовку взад и вперед, он рысцой побежал к дороге. Когда невидимые броневые машины, оставляя в воздухе медленно оседающий сизый дым, прошли, Лукач, Галло и Паччарди вернулись в тень олив и опять присели на скрипучую корзину, Роазио же снова прислонился спиной к старой оливе, а вернувшийся от дороги связной доложил ему, что видел. Улыбнувшись мальчику, Роазио уточнил для Лукача:

— Четыре.

На участке гарибальдийцев стояла все та же тишина: за полчаса ни одна пичуга не перелетела с ветки на ветку, лишь огромные яркие бабочки бесшумно порхали рядом, над поляной, то опускаясь к цветам, то взлетая гораздо выше деревьев, да еще довольно далеко стрекотал одинокий кузнечик. Однако справа все разрасталась стрельба, постепенно сливающаяся в раздражающе громкий слитный гул, в котором невозможно стало различать отдельные выстрелы. Но прошло минут двадцать, и в отдаленном этом громыхании начали выделяться частые хлопки мелкокалиберных пушек со вступивших в сражение броневиков.