Человек с тремя именами - [35]

Сегал достаточно точно переводил русскую речь Лукача фразу за фразой, а ее искренняя горячность служила убедительным фоном этому переводу, поэтому, когда Сегал стал повторять названные Лукачем фамилии, их нельзя было расслышать, настолько громкими были аплодисменты.

На другой день задолго до напутственного митинга сто сорок волонтеров, весь списочный состав будущего эскадрона под командованием недавнего капитана спаги Массара, даже в широчайших штатских брюках сохранявшего походку, подчеркивающую незабвенную его принадлежность к французской колониальной кавалерии, были самим Лукачем усажены в два пассажирских вагона третьего класса и отправлены в испанскую столицу. Документы, добытые через Цюрупу в военном министерстве, отпечатанные на атласной бумаге и написанные совершенно недоступным даже испанским простым смертным чуть ли не средневековым схоластическим языком, гласили, что этим уважаемым иностранным сеньорам надлежало проследовать до Эль-Пардо, бывшей летней резиденции испанских королей, расположиться в казармах бывшего гвардейского конного полка, получить там лошадей, а также седла, сбрую и кавалерийские сапоги, после чего, затребовав с центральных складов Эль-Пардо соответственное число карабинов и сабель, приступить к обучению упомянутых выше сеньоров иностранцев вольтижировке, рубке и стрельбе...

Дело шло уже к четырем, когда все находившиеся в Альбасете и вступившие в пехоту волонтеры с только что оттертыми от технического жира винтовками, с подсумками и вещевыми мешками, неся развернутые самодельные знамена, зашагали к казарме, куда к этому времени подъехали из Мадригераса и гарибальдийцы. А в четыре вся бригада побатальонно, правильными, но разных размеров прямоугольниками, стояла на плацу. И не одни итальянцы производили впечатление боевой единицы. Как ни удивительно, но и батальон Тельмана, в котором вызывающе отличалась явно летней светло-песочной формой польская рота, н даже батальон Андре Марти выглядели ничем не хуже.

Духового оркестра почему-то сегодня не было, но зато на галерее, приняв необыкновенно эффектную позу, возник испанский трубач, столь же эффектно исполнивший неизвестного содержания сигнал. Средняя из выходящих на галерею дверей открылась, и в ней появился громоздкий Андре Марти. За ним шли Видаль и Галло, потом генерал Лукач, сопровождаемый Фрицем, и наконец группа респонсаблей. Все, кроме Лукача и Фрица, были в расстегнутых по погоде канадских полушубках, белизной своей напоминающих незапятнанные снега Юкона. Тем временем на нагретом солнцем плацу послышалась отданная на пяти языках команда, соответствующая русской «смирно».

Наслаждаясь богатством и силой своего голоса, Андре Марти стал отрывисто выкрикивать, что выстроенные здесь, в испанской казарме, почти две тысячи мужественных товарищей, как ему известно, без малейшего возражения согласились с требованием мадридских женщин и детей, не мешкая ни часа, двинуться им на помощь, а также с пожеланием героической Одиннадцатой присоединиться к ней, даже не освоив необходимейшей азбуки военного дела...

— Сейчас я торжественно объявляю о рождении!.. славной Двенадцатой бригады испанской Народной армии!.. Составленная из убежденных интернационалистов!.. она вступает в строй!.. и будет неколебимо защищать Республику!.. Командиром бригады назначен венгерский революционер генерал Пал Лукас!.. Комиссаром — талантливый руководитель коммунистической молодежи Италии!.. член Центрального Комитета Коммунистической партии Италии Луиджи Галло!.. Начальником штаба — немецкий рабочий Фритс!..

Марти, отсалютовав кулаком, отступил. Его место занял высокий, исхудалый так, что полушубок висел на нем словно на палке, Луиджи Галло. При такой аскетической внешности горящие глаза и внутренняя напряженность делали его странно похожим на переодетого католического монаха. Певучая прелесть итальянской речи пленяла не одних впивающих ее гарибальдийцев, но и не понимающих половины французов, и даже не единого слова не понимающих немцев, поляков и балканцев: они воспринимали глубочайшую, почти трагическую, серьезность обратившегося к ним комиссара бригады.

Он говорил о самом важном для всех — об угрожающем положении столицы и о необходимости каждому совершить все возможное и даже невозможное для ее обороны, потому что взятие мятежниками главного города Республики послужит доказательством не только военного, но и политического их превосходства. И Галло заключил свою речь недавно родившимся среди защитников Мадрида и начавшим распространяться по всей республиканской Испании предельно кратким лозунгом: «¡nо pasaran!» Услышав его, плац будто взорвался, неорганизованно, вразнобой, но со страстью прокричав несколько раз: «¡no pasaran!..»

Едва все стихло, Марти объявил, что сейчас к бригаде обратится генерал Лукач. Тот обеими руками взялся за чугунные перила и наклонился вперед, большими серыми глазами всматриваясь в поднятые к нему лица. Оy предвидел, что через четыре, в лучшем случае через пять дней ему, хочет он этого или yе хочет, придется послать стоящих внизу под пули и гранаты, хотя оyи к этому пока не подготовлены. Послушаются ли оyи, поймут ли его? Будут ли выполнять его приказы? Марти считал, что говорить обязаны комиссары, а командиры должны лишь приказывать. Но Лукач чувствовал, что одного, да еще вымышленного, его имени готовящимся к бою людям недостаточно. Необходимо было сделать или хотя бы сказать что-то такое, чтобы между ним и его бойцами возникло взаимопонимание. Но что? Вдруг его словно толкнуло изнутри. И генерал Лукач громко произнес: