Человек с большим будущим - [8]

Потом свидетели пошли на попятный. Показания менялись: было темно, они не могут с уверенностью сказать, что именно видели, даже сомневаются, тот ли это был день. Раз – и мы остались с пустыми руками, братьев Стрэтфорд надо было отпускать. Хватаясь за последнюю соломинку, сотрудники Управления вернулись на место событий, чтобы попробовать найти какие-нибудь улики, пропущенные в прошлый раз, но почти не надеясь на успех. Я остался в штабе и был предоставлен сам себе. Повинуясь минутному порыву, я спустился к сейфу, где хранились вещественные доказательства. Дело разваливалось, мое временное сотрудничество с Управлением уголовных расследований подходило к концу, и я хотел напоследок еще раз взглянуть на наши находки – по старой памяти, так сказать. Я осмотрел скудное содержимое сейфа: пропитанные кровью ночные рубашки, разбитые карманные часы, пустой ящик для выручки. И тут я заметил красноватое пятно, скрывавшееся на крышке ящика, на внутренней стороне ее боковой грани. Должно быть, в тот день пятно проглядели в суете. Я мигом догадался, что это такое, а главное, что может означать. Молнией взлетел я обратно по ступенькам. Мои руки дрожали, когда я показывал улику старшему по званию. Вскоре был призван отдел дактилоскопии Скотланд-Ярда, находившийся тогда в зачаточном состоянии. Им удалось снять отпечаток, который в точности совпал с отпечатком большого пальца Альфреда Стрэтфорда. Мы, можно сказать, поймали преступника за руку. После этого я попросил о переводе в Управление уголовных расследований, и меня приняли.

Что касается братьев Стрэтфорд, то оба они отправились на виселицу.

Следующие семь лет я провел в Управлении, расследуя дела, при встрече с которыми мало кому удалось бы удержать свой обед в желудке. Со временем такие вещи надоедают, и в конце 1912 года я перешел в Специальную службу, чьей главной задачей в то время было приглядывать за столичными фениями[19] и теми, кто им симпатизировал. Сейчас почти никто уже не помнит, что Специальная служба возникла как Специальная ирландская служба. Пусть название теперь и изменилось, но миссия осталась прежней.

Война началась летом четырнадцатого года. Я не был в числе тех, кто с нетерпением ожидал ее прихода (вряд ли индейка могла бы радоваться Рождеству), – может быть, потому, что уже достаточно встречался со смертью, чтобы понять, что она часто отвратительна, как правило, бессмысленна и только в редких случаях благородна. И меня совершенно точно не захватила эта всеобщая лихорадка, под влиянием которой бесчисленное множество молодых людей со всех ног спешили в те первые дни на призывные пункты, полагая, что к Новому году все уже закончится. Сколько же людей считало, что война будет короткой, что мы придем туда, устроим кайзеру взбучку – и дело с концом. Как будто одержать верх над всей технической мощью Германской имперской армии будет не труднее, чем справиться с метателями копий, с которыми мы с удовольствием сражались в ходе своих колониальных кампаний.

И все-таки в итоге я пошел добровольцем. Не из любви к королю и родине, что считается достойным, а из любви к женщине, что совсем не такая однозначная вещь.

Я впервые повстречал Сару в омнибусе в Майл-Энде однажды утром осенью 1913 года. Говоря о любви с первого взгляда, принято упоминать скрипки и фейерверки. Для меня этот опыт был скорее сродни легкому сердечному приступу. Она была красива, как воплощенная мечта англичанина. И слишком хороша собой, чтобы ехать в омнибусе по Уайтчепел-роуд, – да и вообще, если на то пошло, находиться ближе чем в пяти милях от этого места. Не успел я собраться с мыслями, как она вышла, и я потерял ее в толпе. Эта история могла тем и закончиться, но несколько дней спустя я снова встретил Сару в том же омнибусе. Вскоре я стал точно рассчитывать свой маршрут, подгадывая так, чтобы совпасть с ней по времени. Было приятно, что старые добрые техники слежки Специальной службы в кои-то веки пригодились мне для чего-то кроме преследования ирландцев по всему городу.

На протяжении нескольких следующих недель эти утренние поездки придавали вкус моей жизни. Встретив ее, я радовался, если же ее не оказывалось на месте, ощущал пустоту. Однажды, когда в омнибусе было особенно много народу, я уступил ей место. Она решила, что это очень мило с моей стороны. Я решил, что это хорошая возможность завязать разговор.

Со временем мы познакомились ближе. Сара работала учительницей в школе, была на несколько лет старше меня и отличалась умом. Возможно, сперва меня привлекла ее красота, но полюбил я ее именно за ум. Она была открыта новым идеям, придерживалась либеральных и радикальных взглядов. Некоторых мужчин умные женщины пугают, меня же, наоборот, эта черта пьянит и очаровывает. Это были самые счастливые дни в моей жизни. Сара любила природу, и сколько морозных воскресных дней провели мы, гуляя вместе по королевским садам! Я и сейчас при виде любого парка каждый раз вспоминаю о ней.

Но путь истинной любви не бывает гладким[20], и в нашем случае он петлял вовсю. Дело в том, что не я один пал жертвой чар Сары. У нее было полно поклонников – главным образом, интеллектуалов и радикалов, попадались среди них и иностранцы. Она ввела меня в свой круг и представила этим занудным серьезным типам с их новыми яркими идеями и старыми потертыми пиджаками. Они любили собираться в кафе и с жаром рассуждать о братской солидарности рабочих и диктатуре пролетариата. Все это, конечно, была полная чепуха. Они находились там по той же причине, что и я, – слетались, словно мотыльки, к тому же пламени. Каждый из них с готовностью вонзил бы нож товарищам в спину, забыв напрочь о братской солидарности, если бы верил, что это поможет ему добиться расположения Сары. Кое-что, впрочем, их объединяло, а именно неприязнь ко мне. Неприязнь, которая ничуть не ослабла, когда они узнали, что я служу в полиции.