Человек решает сам - [10]

Я помог ему принести в нашу комнату чемодан и корзину. Он снял пальто, аккуратно повесил его на Катин халатик у дивана, хотя вешалка у нас прибита в углу. Но я постеснялся сказать. На дяде был новый синий костюм с широченными брюками и вышитая рубашка. Он внимательно осмотрел комнату, вздохнул и сказал:

— Мебелишки-то маловато, э-эх! Помню, у родителей твоих ковер был богатый и буфет… А помещение неплохое, вид из окна, кажется… сколько метров, а?

— В окне? — спросил я.

— Фу ты, бестолковый. В комнате!

— Не знаю я.

— Как так? Надо знать, что имеешь. Наверно, метра двадцать три будет. И паровое отопление. Сколько платите?

Мне стало еще скучнее, чем в школе на самом нелюбимом уроке, когда его плохо знаю. Конечно, я не представлял себе, сколько стоит это несчастное отопление! За все вместе вносим квартплату, и я сказал дяде, сколько, а он заохал, что дорого. Чтобы отвлечь его от этой математики, я стал собирать на стол к чаю.

Он порылся в корзине и достал большой кусок сала, завернутого в тряпку, копченую рыбу и еще какие-то кульки.

— У вас в городе такого не покушаешь. Угощайся, племянничек, — сказал он, запихивая большие куски в рот.

Мне совсем не хотелось есть, — так вкусно и весело мы обедали в цирке… После чая дядя заторопился спать. Значит, у нас будет жить? Надолго ли? Неудобно было расспрашивать. Он хотел улечься на диване.

— Нет, нет! — сказал я. — Здесь Катя спит. Она устает, ей надо хорошо выспаться. Я устрою вас на своей кровати.

Я постелил ему все чистое; он улегся и захрапел, как десять тромбонов. Сам я кое-как устроился на полу. Было жестко и холодно. Долго я не спал и слушал дядин храп, и мне впервые за долгое время почему-то хотелось заплакать. Потом подумал, что Катя вернется с работы и не поймет, кто такой храпит. Напугается. Я тихонько встал и написал записку:

«Катя, это дядя Афанасий. Вдруг свалился на нас с неба».

Я положил записку на диван, перечитал. Как-то по-старинному — небо. Я зачеркнул это слово и написал: «из космоса».

Потом еще написал Кате про подарки и положил их рядом с запиской, чтобы она посмотрела.

Надо успевать

На другое утро я открыл глаза — прямо у меня над носом раскачиваются красные сапожки. Может, сплю? Протер глаза, — нет, качаются. Тогда я вспомнил, что лежу на полу…

— Безобразие, да и только! — говорил дядя Афанасий, размахивая сапогами над моей головой. — В нашей семье клоунов сроду не бывало! И чтобы мой племянник в цирке кривлялся… Да я…

— Во-первых, он не кривляется, а учится акробатике, — спокойно сказала Катя.

— Всё равно глупость одна. Не желаю я родственником клоуна иметь!

— Да что вы, дядя! «Клоун» да «клоун». Если Вене понравится работать в цирке, пусть и работает. Это не хуже всякого другого дела.

— Не тебе рассуждать о деле! Себе дела получше выбрать не могла! Повыгоднее. Подумаешь, на заводе радость какая.

— Вы мой завод не трогайте! — сказала Катя и даже побледнела — так разволновалась.

— Чем родному дяде спасибо сказать, что учит уму-разуму, ты голос повышаешь. Кто даст хороший совет, как не я!

— Когда мы с Веней вдвоем остались, вы не только совета, вы простого письма не прислали! Как будто вас и нет на свете. Вот и пришлось нам своим умом жить. И дальше можем сами…

— Ну, ну, горячая какая! — засмеялся как-то нарочно дядя и погладил Катю по плечу. — Занят я был, своих дел не обобрать. Ну, что было, то прошло. А теперь работенка у меня — жаловаться грех. Сытно, спокойно. Заведую продовольственным складом. Могу и позаботиться об единственном племяннике.

— Вовсе не надо обо мне заботиться! — крикнул я, вскочил и вырвал красные сапожки из дядиных рук.

Он погрозил мне пальцем. Потом взял со стола красную рубашку, развернул и опять засмеялся:

— А это что за маскарад? Тоже из цирка?

Он смял рубашку и бросил на стол. Валя так старалась, шила мне подарок, радовалась, а он…

— Не смейте трогать! Приехали и портите все! — сказал я и, не помня себя, закричал: — Зачем вы приехали? Катю расстроили; уезжайте домой!

— Веня, Веня, успокойся! — Катя обняла меня и прижала к себе.

— Ну и дети пошли! — охнул дядя.

Катя подала ему полотенце, мыло и спокойно сказала:

— Простите его, дядя, он вспыльчивый, сгоряча наговорит, а потом сам жалеет. Да и я тоже… Не будем больше ссориться; идите мыться.

Когда он ушел из комнаты, я толкнул ногой его корзину и стукнул кулаком по чемодану.

— Хватит, Веня, — сказала Катя. — И не смей больше ему грубить. Все-таки он единственный наш родственник.

— Зачем нам такой!

— Перестань злиться, прошу тебя, — слышишь?

— А он скоро уедет?

— Нет, он в отпуск, на месяц. Так что не будем ему портить отдых. Он мог бы поехать на любой курорт, а решил к нам. Понимаешь, как некрасиво грубить гостю?

— Ничего не поделаешь, как говорит Олег. Будем терпеть.

— Будем терпеть! — улыбнулась Катя.

Завтракали мы мирно и тихо. Видно, и дядя понял, что криком на нас не подействуешь. Он был такой ласковый, почти веселый и даже интересно рассказывал про городок на Енисее, где он теперь живет.

Но все же я рад был вырваться из дома и явился в школу одним из первых.

— Чудеса! — удивилась Валя. — Чего тебе не спится?