Человек-ракета - [18]

А у человеческого тела есть своеобразные пределы. Ты никогда не обращала внимания, почему все мировые рекордсмены показывают один и тот же результат в беге на сто метров — десять и три десятых. Десять и две десятых секунды? Почему десять человек в мире проходят эту дистанцию, которая слишком коротка, чтобы усталость играла в ней роль. За десять и три десятых секунды и никто за девять. Никто за восемь? Почему никто не может сделать больше пяти с половиной шагов в секунду, поставить на бумаге больше восьми — десяти точек. Взять на рояле больше такого же количества аккордов в секунду? Наука еще не дала окончательного ответа на этот вопрос. Не буду пересказывать тебе также подсчеты и теории Михаила Прокофьевича. Но факт остается фактом. Человек физиологически неспособен делать больше пяти — десяти однообразных движений в секунду: ноги, например, — пять, кисти рук — десять. И украинол должен работать в том же темпе, иначе его действие попадет в интервал невозбудимости мышц, координация движении будет нарушена, получится пропуск шага. Иначе говоря, судорога или падедие на полном ходу, что и случилось со мной, когда я, поставил рычажок на одиннадцать движений в секунду, — темп, который не могло принять мое тело.

Я могу только повторить: задача украинола не в том, чтобы придавать сверхчеловеческие силы, — он должен только уничтожать усталость, не давать телу снижать присущий ему максимальный темп в течение долгих часов.

Игорь помолчал.

— Вот и все в общих чертах, Валечка. Я представляю, что у тебя, наверное, множество вопросов. Ты спросишь, как отводился излишек теплоты, и почему нейрорезонатор не нарушал координацию, и о вредном влиянии ультрафиолетовых лучей, и о многом другом. Я знаю, что Михаил Прокофьевич учитывал все это. В палочку украинола были добавлены какие-то реактивы, а в нейрорезонаторе имелись автоматические регуляторы. Но я не знаю всех подробностей, и, боюсь, никто их не узнает.

27

— Нет, не об этом я хотела спросить, — возразила Валя. — Скажи мне, Игорь, имел ты право скрывать от всех, что пользуешься украинолом, и стать чемпионом?

Игорь нахмурился.

— Этот же самый вопрос, слово в слово, я задавал Михаилу Прокофьевичу и самому себе каждый день в течение этого лета. Первое слово, которое он сказал мне было «риск», второе — «молчание». Я нисколько не удивился. Мне показалось естественным, что старик не хочет сообщать о своих опытах, не зная еще, что из них выйдет. Ведь эксперимент только начинался. Но как-то в разговоре Михаил Прокофьевич объяснил мне, что главное даже не в этом. Он считает свое изобретение военным секретом. Работа над украинолом была начата во время войны, он готовил его для армии и считал необходимым держать свое открытие в тайне, как новый вид оружия. Тогда он опять заставил меня дать торжественную клятву ни под каким видом никому не упоминать об украиноле. «Считайте себя на секретной работе в номерной лаборатории», сказал он.

Выходя на первый кросс, я совершенно не думал о славе или о победах. Я шел на рискованный опыт, я думал об опасности. Так чувствуют себя новички перед первым прыжком с парашютом или летчики-испытатели, садясь в новую машину.

Если помнишь, за первым успехом последовала неудача. Нужно было ставить новые опыты. Началось лето, я занялся бегом… Я не очень хорошо знал спортивные обычаи и просто растерялся, когда после первого рекорда на меня свалились и банкет, и денежная премия, и приз — бронзовый кубок с пловцом на крышке — все сразу. Я отговаривался, как мог, плел все, что приходило в олову: что у меня нет спортивных заслуг, что я человек особого склада (и надо же выдумать такое!)… Все только аплодировали моей скромности. Деньги я просто не взял, но бронзового пловца мне принесли на квартиру.

Тут мое двойстйенное и ложное положение встало передо мной во весь рост. И я попросил у Михаила Прокофьевича разрешения сообщить в комитет физкультуры, не упоминая об украиноле, о том, что мои рекорды не являются спортивными достижениями и зависят от других причин.

Но он и слышать не хотел: «Как можно сообщать! Все потребуют объяснений, начнут интересоваться, следить за нами, помешают хранить секрет. Опыты только начинаются. Средство новое, непроверенное, может быть оно противопоказано в каких-нибудь обстоятельствах. Мы не знаем, как будут вести себя ваши мышцы и нервы после десятка или сотни соревнований. Мы должны твердо знать, можно ли давать украинол раз в жизни или всю жизнь, каждый день. Что вас смущает? Приз? Отошлите вашего пловца тому, кто пришел следом за вами».

Попробовала бы ты убедить старика! Он был влюблен в свои опыты и считал, что ради науки можно пойти на все что угодно.

«Хорошо, — сказал я ему. — я буду бегать, но только не на спортивных соревнованиях. Я буду бегать под вашим наблюдением, вы сами будете регистрировать результаты».

«Мы потеряем на этом год работы, — отвечал мне упрямый старик. — Мне придется проводить все опыты сначала. Снова в лабораторных условиях, доказывать безвредность украинола при длительном употреблении перед научными комиссиями. А сейчас, когда мы закончим нашу с вами работу, я сразу буду иметь официальные, неопровержимые, общеизвесгпые доказательства».