Человек, проходивший сквозь стены - [38]

В течение этой недели ему пришлось вынести еще большие страдания из-за своей бедности. Не находя в своей собственной жизни подходящих тем для откровенных признаний, он вынужден был выслушивать их от Юшмена, вставляя иногда свои замечания. Нет большего унижения, чем играть роль бедного наперсника. Ведь каждому известно, что истинные переживания в классической трагедии всегда выпадают на долю наперсников. Как жаль видеть этих добрых людей, с которыми никогда ничего не случается, но которые с учтивой безропотностью вынуждены выслушивать нудные излияния героя, восхищенного собственными приключениями. Юшмен, злоупотребляя терпением Антуана, изливался в своих дружеских чувствах и развлекал его анекдотами обо всех своих родственниках. Особенно охотно он говорил о своих дядюшках и тетушках, на которых теперь возлагал большие надежды. Если уж на пап и мам не приходилось больше рассчитывать, подтверждением тому были случаи с Фриула, Рожье и Ноденом, то теперь оставалось верить в честность дядюшек и тетушек. Если послушать Юшмена, то получалось, будто его родственники готовы спорить, кому принадлежит честь купить ему сапоги-скороходы. Антуан был сыт по горло этими дядями Жюлями, Марселями, Андре, Люсьенами, тетями Аннами, Робертами и Леонтинами. Вечером, в часы, когда другие дети спали, он часто и подолгу задумывался о своей собственной жизни, которая не дала ему ни дяди, ни тети, ни кузена. Он не был круглым сиротой, но ему было очень грустно сознавать, что семья их была такой неполной. И вот наконец Антуану надоело быть несчастным и слушать бесконечные излияния. Когда Юшмен снова стал рассказывать ему с своей тете Жюстине, Антуан прервал его, небрежно заметив:

— Что мне твоя тетя Жюстина, подумаешь. Знаешь, у меня из головы не выходит мой дядя, который на днях возвращается из Америки.

Юшмен вытаращил глаза и переспросил:

— Из Америки?

— Ну да, мой дядя Виктор.

Антуан слегка покраснел. Он не привык лгать. В его жизни все было так просто, что не было необходимости прибегать к обману. Под натиском вопросов он вынужден был поддержать и развить невольную ложь, но, надо признать, что образ дяди Виктора он выдумывал не без удовольствия. Это было посерьезнее игры — он делал это как бы в отместку за свою лишенную радостей жизнь. Дядя Виктор был обаятельным, красивым, необыкновенно храбрым и благородным человеком, имел свидетельство об окончании учебного заведения и чудесно играл на губной гармошке. Если понадобится, он расшибется в лепешку, но достанет своему племяннику сапоги-скороходы. За ценой он не постоит, нет. Антуан, столько выстрадавший в жалкой роли наперсника, теперь рассказывал с таким подъемом и так уверенно, что окончательно сразил Юшмена, не оставив ему почти никакой надежды.

На следующее утро Антуана одолели угрызения совести, и он пожалел, что дал волю своему неистовому воображению. Теперь дядя Виктор тяготил его, казался обузой, от которой не знаешь, как избавиться. Антуан старался забыть, не думать о нем, но созданный им образ оказался настолько жизненным и значительным, что невольно привлекал внимание. И постепенно Антуан настолько свыкся с мыслью о существовании воображаемого дяди, что все последующие дни говорил только о нем. Совесть его больше не мучила, не считая тех часов, когда приходила мать. Ему страстно хотелось познакомить и ее с дядей Виктором, подарив ей такого великолепного родственника, но он не знал, как это сделать. Он не может ее просить, чтоб она была соучастницей его обмана. Он раздумывал, не начать ли ему свое объяснение так, как это делают дети: «Представь, был бы у нас дядя, жил бы он в Америке и звали бы его Виктором». Но мать, детство которой было еще более безрадостным, вряд ли поймет его игру. Жермена, в свою очередь, чувствовала, что сын чем-то озабочен, и оба они страдали из-за того, что не решались довериться друг другу.

Антуан с тревогой думал о том времени, когда он выйдет из больницы. Тогда уж наверняка ребята скажут: Дядя вернулся, а почему же сапоги все еще стоят в витрине? Нелепо объяснять, что дядя Виктор в последний момент отложил поездку, — грош цена герою, который не выручит в трудную минуту, и все сразу догадаются, что это сплошной обман. Вот уж тогда они поиздеваются над ним, и кто-нибудь ехидно спросит: «А твоего дядю, случайно, не показывали в кино?»

Настал день, когда Антуана и Юшмена выписали из больницы. С утра шел леденящий дождь, заставляя невольно сожалеть об уютной теплоте больничной палаты. Юшмен ушел первым, а Антуан должен был подождать мать, которая убирала мясную лавку Лефорта. Он был бы рад, если бы она не пришла совсем — так волновала его дальнейшая судьба дяди Виктора. Жермена Бюж пришла с опозданием. Боясь обидеть мясника, который Любезно обещал подвезти ее на своей машине какие-нибудь пятьсот метров, она вынуждена была прождать его целый час в лавке.

Антуан, выйдя на улицу в первый раз после долгого лежания, шагал очень неуверенно. Несмотря на ветер и Дождь, он не разрешил матери тратиться на такси, и всю дорогу они прошли пешком. Они шли не спеша, но подъем на Монмартр был настолько крут и кругом было так мрачно, что быстро выбившийся из сил ребенок совсем пал духом. Он не мог даже отвечать матери. А при одной только мысли, что еще нужно взбираться на седьмой этаж, он молча заплакал под капюшоном. Но более изнурительной, чем подъем на седьмой этаж, была остановка в каморке консьержки. Она расспрашивала его с лицемерной сердечностью, которую бедняки подчас выражают людям, еще более бедным, чем они сами. Да к тому же она старалась говорить очень громко, будто перед ней ограниченные, никчемные существа. Антуан вынужден был показать ей место перелома на ноге и рассказать, как все это случилось. Жермена очень охотно умерила бы ее любопытство, но побоялась вызвать гнев столь влиятельной особы. А Антуан должен был еще и поблагодарить эту назойливую старуху за то, что она доставила себе удовольствие, подарив ему десять су.