Человек под маской дьявола - [25]

После покушения, Генриха сразу принесли в дом. Он истекал кровью. Вызвали лучшего врача, по иронии судьбы, первым на призыв о помощи откликнулся еврейский врач, польского происхождения. Он прибыл под конвоем и первым делом сделал Генриху укол, чтобы облегчить боль. Из тела Генриха извлекли шесть пуль. Две из них задели жизненно важные органы. Одна из них, чудом не задела сердца. После операции доктор шепнул мне на ухо:

— Небеса хранят Вашего супруга, за Ваши добрые дела. Он обязательно поправится.

Неделю Генрих не приходил в себя, и мы все были уверены, что он уже никогда не откроет глаза. Доктор остался жить в нашем доме, на тот случай, если вдруг начнется рецидив, и понадобится его помощь. Он уехал только после того, как состояние Генриха стабилизировалось и не приходя в себя он начал реагировать на внешние факторы. Он шевелил руками, сжимая и разжимая пальцы. Иногда его веки часто дрожали, а из груди вырывались тихие стоны. Он часто во сне произносил мое имя, а я, в такие моменты сидела рядом и крепко сжимала его холодные пальцы.

В те дни, я не думала о себе, мне было все равно, что эти люди могут сделать со мной, если Генрих не выживет. Я была уверена, что никого не будет волновать судьба русской девушки, взятой в плен на оккупированной территории. Мне бы задуматься об этом, и предпринять хоть какие-то действия, но вместо этого, я целыми днями стояла на коленях у постели Генриха и молилась. Молилась нашему Богу. Молилась Богу, которого Генрих отвергал.

В один из дней, выходя из комнаты, я неплотно прикрыла дверь, на тот случай если Генрих придет в себя и позовет меня.

Когда я вернулась, дверь была настежь открыта. Из комнаты доносились голоса, тихий, спокойный Генриха, и звонкий, мелодичный Александра. Я застыла у порога.

— Она думала ты никогда не проснешься. — Отважно сообщил Александр.

Генрих приглушенно усмехнулся.

— Она была рада этому?

— Нет. Она плакала. Закрывалась в своей комнате и плакала. И часто молилась.

— Молилась? За меня?

— Она просила у Бога дать тебе сил.

— Бога нет.

— Есть. Он тут. Прямо в твоем сердце.

— Она говорила, что у меня нет сердца. — С трудом посмеиваясь ответил Герних.

— Сердце есть у каждого.

Я осторожно заглянула в комнату. Александр сидел на кровати, слишком близко к Генриху, внимательно рассматривая его перебинтованную руку и предплечье.

— Тебе было больно?

— Я солдат. Солдат не знает, что такое боль.

— Не правда. Иногда бывает так больно, что трудно сдержать слезы.

— Я мужчина. Мужчины не плачут.

— Ты не такой как они… Она часто говорит, что в тебе есть много хорошего, но ты всегда скрываешь свою доброту, за маской Дьявола.

— Маской Дьявола? — хрипло рассмеялся Генрих. — Она так говорит?

— Да. — Радостно ответил Александр. — Иногда говорит: «Смотри Александр, он опять одел свою любимую маску — Маску Дьявола».

— А ты знаешь кто такой Дьявол?

— Зло…

— Значит я зло?

— Ты просто боишься открыть глаза и увидеть мир таким, каким видим его мы.

Я все ждала, что Генрих взбесится, и готова была в любую минуту вбежать в комнату и прийти на подмогу маленькому смельчаку. Но Генрих продолжал хранить спокойствие.

— Сколько тебе лет?

— Четыре года. — Гордо ответил Александр, он даже показал четыре пальчика, чтобы самому быть уверенным, что помнит правильно.

— Ты слишком рассудителен для своих лет.

— Моя мама всегда говорила, что я гениальный ребенок.

— А где твоя мама?

В комнате повисла тишина, ударяясь об станы и замирая при каждом вздохе. Двое мужчин, маленький, еврей и взрослый немец, одновременно замолчали, предчувствуя тяжесть гнетущей правды.

— Ты убил ее… я видел… — тихо, не скрывая печали, произнес Александр. — А потом она нашла меня.

Я вздрогнула. Никогда Александр не рассказывал мне о судьбе своих родителей. И у меня не возникало мысли прежде расспрашивать о них. Я знала, что они погибли и этого было достаточно. Я попыталась убедить себя в тот день, что его слова это всего лишь облако ошибочных воспоминаний, что в детском сознании просто смешались правда и вымысел. Для Александра солдаты и офицеры немецкой армии стали на одно лицо. Все слилось в хаотичном ужасе творившемся вокруг его маленькой жизни.

Тогда мне казалось, что Генрих не мог вот так просто убить человека, тем более женщину. Он отдавал приказы, но не убивал. Я не хотела верить в это, не хотела видеть страшную, бесчеловечную правду. Я постаралась закрыться ширмой своих заблуждений, чтобы вновь не испытать разочарования.

Прошел месяц. После покушения, Генрих медленно приходил в себя и уже чувствовал себя значительно лучше, но по привычке ему продолжали докладывать на дому. Приходили офицеры высшего состава, топтали полы своими сапогами, наполняли наш дом удушливыми запахами сигар и громкими, нервными голосами. В такие дни они надолго закрывались в кабинете. Однажды к нам в дом пришел офицер. Холеный, как все они, но не было в нем самоуверенности и напыщенности. На его лице лежала печать тревоги. Он заметно нервничал, и ожидая Генриха в кабинете, успел выкурить не одну сигарету.

Пока он ждал, я принесла ему чай, и поставила на стол. Он бросил на меня тревожный взгляд. Схватил кружку и спешно сделал большой глоток. Обжегся и со звоном поставил чашку на место.