Человек под маской дьявола - [24]

— Я слышу как бьется твое сердце.

В его глазах блеснули озорные, насмешливые огоньки.

— И что? — хитро спросил он.

— Я думала, его у тебя нет. — призналась я.

Он приглушенно рассмеялся, и сердце его забилось чаще. Я продолжала слушать, считая каждый удар. Он пригладил мои волосы.

— Теперь ты знаешь, что оно у меня есть.

— Да. — Искренне согласилась я, без прежнего страха, глядя ему в глаза. — Все-таки оно у тебя есть.

Эти моменты стали апогеем нашего доверительного отношения друг к другу, вокруг них начала разрастаться другая жизнь, построенная на понимании. Именно в те ночи между нами зародилось чувство, великой и разрушительной силы. Чувство возносящее на небеса, но сметающее все живое на много миль вокруг.

Со временем, Генрих стал относиться к Александру спокойнее. Иногда он приносил для него сладости, но никогда не вручал их лично. Он оставлял свои подарки на кухне, но я знала, кому они предназначены.

Рихард по приезду в Варшаву, стал часто и надолго пропадать. Я была этому безмерно рада. Неизвестно как бы он отнесся, узнай, что в доме самого рьяного и предано нациста, живет ребенок из еврейской семьи.

Наступила зима. К тому времени, мы с Евой активно занимались пособничеством, заключенным в гетто евреям. Ева тайно выносила из дома продукты и передавала их своим сообщникам, умудряясь проносить мимо бдительной охраны, ревностно охраняющей ворота гетто. Я временами передавала деньги, которые тайком таскала у Генриха. Мне кажется, он догадывался о моих махинациях, но продолжал хранить молчание. Однажды Ева передала мне послание сопротивленцев, они предлагали сотрудничать. Видимо, Ева все же не сдержалась и рассказала своим сообщникам мою печальную историю, и они решили, что таким образом спасают меня. Я не раздумывая ответила отказом. На тот момент, внутри меня что-то изменилось, я стала осознавать, что Генрих уже не мой мучитель и тиран, и что нахожусь я с ним исключительно по доброй воле. Он стал для меня центром моей новой вселенной, вокруг него теперь вращалась моя жизнь и жизнь Александра. Я наглухо закрыла все двери и ставни своего дома, пытаясь создать внутри обстановку благополучия и тихого семейного уюта. Посторонним, вход в мой уютный дом, был запрещен.

Перед новым годом, Генрих впервые, открыто проявил свое великодушие.

Я находилась на кухне, в суматошном состоянии предстоящего праздника. Необходимо было столько сделать, а времени не хватало. И вдруг я услышала громкий крик Александра. Бросив все, я побежала к нему. В голове возникали страшные образы, я успела передумать миллион ситуаций, прежде чем выбежала в холл, и увидела удивительную картину. К тому моменту крик уже прекратился.

Генрих стоял у самой первой ступени, широкой лестницы ведущей на верхние этажи, и держал на руках насмерть перепуганного ребенка. У Александра на лбу виднелась шишка, но он не плакал, а с интересом и трепетным страхом смотрел в глаза мужчине, изучавшем его с не меньшим интересом.

Я бросилась к Генриху, и забрала у него Александра. Мальчик доверительно обнял меня своими крохотными ручками, продолжая смотреть на странного человека, так пугавшего его до этой самой минуты.

Генрих словно вырвался из оцепенения и посмотрел на меня странным, туманным взглядом.

— Он упал… Я вышел из кабинета, он увидел меня и бросился бежать… споткнулся и упал. — Виновато начал оправдываться Генрих.

Я держала на руках Александра, но мальчик уже не был так напуган, он с любопытством продолжал смотреть на Генриха.

В тот момент, я могла решить, что Генрих намеренно причинил зло ребенку, но предпочла поверить ему. Я унесла Александра наверх, и оставила в комнате.

— Сиди здесь. — Строго приказала я.

Александр кивнул, захватил в рот большой палец и словно оловянный солдатик замер на месте. Он часто так делал, когда волновался.

Не сдержав умиления, я чмокнула его в розовую щечку, такую сладкую и теплую, и вышла плотно закрыв за собой дверь. Спустившись вниз, я нашла Генриха в кабинете. Он поднял на меня взгляд и тихо спросил:

— Ты мне не веришь?

Я подошла к нему, села на колени и крепко обняла. Он тяжело вздохнул, словно провинившийся ребенок и крепко прижал меня к себе, уткнувшись лицом в мои волосы.

— Иногда мне кажется, что я только сейчас начинаю тебя узнавать. Какой ты есть на самом деле. — Призналась я.

— А мне кажется, что все происходящее вокруг, всего лишь страшный сон… и только ты… ты Анни — настоящая. — его голос дрогнул, но я приняла его признания.

Повернулась к нему, и пугливо коснулась губами его щетинистой щеки. Тогда Генрих обхватил мое лицо руками и впервые поцеловал. Не заботливо, как делал это прежде, словно старший брат, а страстно и трепетно, как мужчина. А я, в ответ, разрыдалась как дитя. Мне было страшно сознаться самой себе, в том, что я начала испытывать к этому нацистскому Дьяволу совершенно новое, глубокое чувство — трепетное и нежное, полное непреклонного самоотверженного самопожертвования. Именно в тот момент, я отдала ему свою душу и подарила сердце.

Зима была в самом разгаре, когда на Генриха совершили нападение. Он только вышел из дома, садился в свою машину, когда группа повстанцев польского народного сопротивления, открыла огонь. Шофер, от полученных ран, скончался на месте. Охрана нашего особняка, незамедлительно открыла ответный огонь. Повстанцы были убиты. Я потом долго горевала, ругая несчастных за этот бессмысленный шаг, приравненный к самоубийству. Мне было жаль их. Бессмысленная смерть, в борьбе за призрачную свободу.