Человек под маской дьявола - [15]

— Мне очень жаль… — только и смогла выговорить я.

Генрих передернул плечами.

— Жаль чего?

— Того что она умерла…

— Смерть, это всего лишь логическое завершение жизни. Мы рождаемся, живем и умираем. Я не жалею о ее смерти, и не жалею что она появилась в моей жизни. Меня тяготит то, что она заставила меня почувствовать… Мне было тяжело без нее… Я грустил… Я плакал… — Он задумался. — Ты очень похожа на нее…

Вот она истина. Теперь для меня все стало на свои места. Я была похожа на его погибшую возлюбленную, отсюда его странная и пугающая привязанность ко мне. Я была лишь тенью его прошлого. Но что случится, когда он захочет с этим прошлым проститься навсегда?

— У вас есть семья? — осторожно спросила я.

— Есть. — Не понимая смысла моего вопроса, спокойно ответил он. — Но я с ними не общаюсь.

— Они обидели вас?

— У нас разные взгляды на жизнь. Моя мать слишком набожна, я не принимаю ее религиозных взглядов. А отец и братья, не признают успех Третьего Рейха. Старшая сестра вышла замуж за еврея и уехала жить в Палестину. А младшая с детства делала вид, что не замечает моего существования. Я радовался покидая их дом навсегда, и не имею желания иметь с ними что-то общее. Когда началась война, я похоронил их навсегда.

Мне стало жаль его. Я протянула руку, и положила ему на плечо. Он поднял усталый взгляд и слабо улыбнулся.

— Ты ведь должна ненавидеть меня…

— Я ненавижу вашу систему…

— Вы русские. — Вдруг начал он. — Я не понимаю вас… Почему вы сражаетесь за вождя, который сгоняет вас и истребляет словно стадо баранов? Разве не хотите вы жить в новом мире? В чистом и прекрасном? Совершенном…

Я не отдернула свою руку, а только печально заглянула ему в глаза. Я хотела донести свою мысль.

— Мой народ силен не тем, что мы верим в своего вождя. Мой народ силен тем, что мы верим в себя… Власть меняется, люди приходят и уходят… А вера, навсегда остается в наших сердцах…

— Вера… — протянул он.

Генрих скупо усмехнулся и поднялся. Он поставил бутылку на стол, случайно оттолкнул ногой стул, нервным жестом поправил на голове волосы и направился к выходу. На пороге он обернулся и бросил взгляд на подвеску. Едва коснулся ее пальцами и отпустил, она закачалась словно маятник, отчитывающий часы моей жизни.

— Все же ты взяла его… — тихо сказал он.

— Как память о той женщине… Только как память…

Он кивнул, и вышел.

Не раздеваясь, я опустилась на кровать, поджала под себя ноги и крепко обняв подушку — зарыдала. Ведь в каждом из нас, несмотря на веру, расу и политические взгляды, всегда остается что-то человеческое, так отчего же некоторые пытаются задушить в себе то начало, что отличает нас от зверей. Тогда я еще не знала весь ужас нацисткой политики. Тогда мне было невдомек, что для одного народа, уничтожение другого станет делом привычным и вполне допустимым. Немцы вели жестокую войну, беспощадную, не знающую жалости. Но разве могла я поверить в то, что один человек сможет возвысить себя до Бога, оправдывая самые кошмарные и бесчеловечные преступления.

Я приходила к сестре, один раз в неделю, рассказывала о своей жизни, о своих надеждах, о том, что было у меня на душе. Гетто располагалось совсем рядом с еврейским кладбищем, и я часто могла наблюдать за кошмарами творившимися за колючей проволокой.

В один из дней, я шла к сестре и заметила воцарившееся в лагере оживление. Я поднялась повыше, чтобы посмотреть. Я стояла на пригорке, в нескольких километрах от гетто, и, стараясь сдерживать слезы, наблюдала за тем, как людей вытаскивают из домов, к которым они только начали привыкать, и сажают в машины. Они увозили их в неизвестном направлении. Тех, кто сопротивлялся или протестовал против подобного варварства — расстреливали на месте. Выстрелы, крики, море крови и боли, все это надолго запечатлелось в моей памяти.

К воротам подъехала черная машина, на такой же ездил Генрих. Я замерла, но прятаться не стала. Я неподвижно, словно зверь в засаде смотрела на черную машину. Вышел шофер, обошел строй, подошел к задней правой двери и распахнул ее. Сначала появился идеально начищенный сапог, следом серый мундир, и вот из машины вышел немецкий офицер. Я затаила дыхание. Он словно почувствовал мое присутствие и обернулся, бросив в мою сторону случайный взгляд. Я знаю, что он узнал мое платье, узнал яркое пятно моей косынки, и понял, что я узнала его. Это был Генрих.

Намеренно привлекая к себе внимание, я стянула с головы платок, и мои волосы рассыпались по плечам. Подул ветер. Генрих продолжал смотреть в мою сторону. Кто-то из солдат поймал его взгляд и вскинул винтовку. Он целился в меня. Но Генрих что-то крикнул ему, и солдат опустил оружие. Он вернулся к своим обязанностям, подгонять людей в грузовики. А Генрих отвернувшись прошел к лагерю. Теперь я знала, кто он и чем занимается. Вдруг один из заключенных бросился к Генриху, тот же солдат что целился в меня вновь вскинул винтовку, прогремел выстрел и несчастный замертво упал к ногам Генриха. Генрих спокойно перешагнул через его труп.

Пелена спала с глаз, я увидела всю эту картину слишком отчетливо. Стало трудно дышать. Словно в бреду, я затрясла головой и бросилась бежать. Слезы застилали глаза, я бежала наугад. Мелькнули ворота еврейского кладбища. Я пробежала мимо чужих могли, наугад нашла одинокий деревянный крест, с выцветшей ленточкой для волос и упала навзничь. Рыдания разрывали меня изнутри. Я не могла поверить, в то, что увидела. Генрих был убийцей. Его изуродованный временем разум, приносил в жертву бредовым идеям, тысячи человеческих жизней. И не от того, что шла война, не от того, что виновные должны были ответить за свои преступления, а от того, что несчастные посмели родиться другими. Ненависть немцев к евреям, тогда только набирала свои обороты.