Человек по имени Как-его-там. Полиция, полиция, картофельное пюре! Негодяй из Сефлё - [4]

Гунвальд Ларссон вышел из машины, поднял воротник и натянул меховую шапку на уши. Он пересек широкое шоссе, прошел мимо заправочной станции и зашагал по грязному размокшему снегу. Дорожная служба наверняка не хотела тратить свои запасы соли на этот неиспользуемый участок шоссе. Дом располагался в семидесяти пяти метрах отсюда, чуть выше уровня дороги и под острым углом к ней. Ларссон остановился, огляделся вокруг и тихо позвал:

– Цакриссон?

Человек в кустах вздрогнул и подошел к нему.

– Плохие новости, – сказал Гунвальд Ларссон. – Тебе придется отдежурить еще два часа. Изакссон заболел.

– О черт! – воскликнул Цакриссон.

Гунвальд Ларссон посмотрел на дом, поморщился и сказал:

– Тебе следовало бы стоять на склоне.

– Конечно, если бы я захотел отморозить себе задницу, – мрачно ответил Цакриссон.

– Если бы ты захотел иметь хороший обзор. Что-нибудь происходило?

– Почти ничего, – покачал головой Цакриссон. – Там было что-то вроде вечеринки. Похоже, теперь они уснули.

– А Мальм?

– Он тоже спит. Свет у него в квартире погас три часа назад.

– Все это время он был один?

– Кажется, да.

– Кажется? Кто-нибудь выходил из дома?

– Я никого не видел.

– Что же в таком случае ты видел?

– За то время, что я здесь стою, в дом вошли три человека. Парень и две девушки. Они приехали на такси. Думаю, они участвовали в той вечеринке.

– Думаешь? – иронически произнес Гунвальд Ларссон.

– Черт возьми, а что же мне еще остается предположить? У меня ведь нет…

Зубы у Цакриссона так стучали, что ему было трудно говорить.

– Ну, так чего же у тебя нет? – поинтересовался Гунвальд Ларссон, окинув его критическим взглядом.

– Рентгеновских лучей в глазах, – мрачно ответил Цакриссон.

Гунвальд Ларссон был строг и не считался со слабостями других людей. В полиции его достаточно хорошо знали, и многие его побаивались. Если бы Цакриссон знал его получше, то никогда не решился бы так себя вести – другими словами, вести себя естественно, – но даже Гунвальд Ларссон не мог совершенно игнорировать тот факт, что его подчиненный устал и замерз, а следовательно, его состояние и наблюдательные способности вряд ли улучшатся в последующие несколько часов. Ларссон понимал, что нужно делать, но вовсе не собирался из-за этого прекращать наблюдение. Он раздраженно хмыкнул.

– Ты замерз?

Цакриссон издал глухой смешок и попытался соскрести льдинки с ресниц.

– Замерз? – иронически переспросил он. – Я чувствую себя, как те три парня, которых засунули в пылающую печь[4].

– Ты здесь не для того, чтобы развлекаться, – заметил Гунвальд Ларссон. – Ты здесь для того, чтобы работать.

– Да, конечно, но…

– А твоя работа заключается и в том, чтобы уметь тепло одеваться и правильно двигаться. В противном случае ты превратишься в ледяную статую и, если что-нибудь случится, не сможешь двинуться с места. И тогда, возможно, тебе не будет так весело.

Цакриссон насторожился, он уже начал кое-что подозревать. Он вздрогнул и сказал извиняющимся тоном:

– Да-да, конечно, у меня все хорошо, но…

– Нет, вовсе не хорошо, – раздраженно бросил Гунвальд Ларссон. – Я отвечаю за это задание и не желаю его срывать из-за плохой работы рядового полицейского.

Рядовому полицейскому Цакриссону было только двадцать три года. Он работал в отделе охраны второго участка. Старший криминальный ассистент уголовной полиции Стокгольма Гунвальд Ларссон был на двадцать лет старше. Цакриссон открыл рот, чтобы что-то сказать, но Гунвальд Ларссон поднял свою могучую правую руку и сердито заявил:

– Хватит болтать. Отправляйся в полицейский участок на Розенлундсгатан и выпей кофе или еще что-нибудь. Ровно через полчаса ты должен вернуться сюда свежим и энергичным, так что тебе лучше поторопиться.

Цакриссон ушел. Гунвальд Ларссон взглянул на свои часы, вздохнул и подумал: «Молокосос».

Он повернулся кругом, продрался сквозь кусты и начал карабкаться вверх по склону, ругаясь вполголоса, поскольку его итальянские зимние ботинки на толстой резиновой подошве скользили по обледеневшим камням.

Цакриссон был прав, утверждая, что на холме нет никакого укрытия от пронизывающего северного ветра, однако и сам Ларссон тоже был прав, называя вершину холма лучшим наблюдательным пунктом. Дом стоял перед ним как на ладони. Ларссон мог видеть все, что происходит в доме и возле него. Окна полностью или частично покрывал иней, свет нигде не горел. Единственным признаком жизни был дым из трубы, клубы которого тут же уносило порывами ветра в беззвездное небо.

Человек, стоящий на вершине холма, машинально переступал ногами и двигал пальцами в меховых перчатках. Прежде чем стать полицейским, Гунвальд Ларссон был моряком, сначала простым матросом в военно-морском флоте, потом плавал на грузовых судах в Северной Атлантике, и бесчисленные вахты на открытом ветрам мостике обучили его искусству сохранять тепло. Он также был специалистом по заданиям, подобным нынешнему, хотя теперь уже предпочитал лишь руководить. Немного постояв на холме, он заметил какой-то проблеск света в крайнем правом окне на втором этаже, словно кто-то зажег спичку, чтобы закурить сигарету или посмотреть, например, который час. Ларссон машинально взглянул на свои часы. «Четыре минуты двенадцатого. Цакриссон отсутствует уже шестнадцать минут. Наверное, сидит сейчас в буфете полицейского участка округа Мария и болтает с коллегами, попивая кофе. Однако это удовольствие продлится недолго, потому что через семь минут ему придется отправляться в обратный путь. Если, конечно, он не хочет получить выволочку», – подумал Гунвальд Ларссон, хмурясь.