Человек по имени Как-его-там. Полиция, полиция, картофельное пюре! Негодяй из Сефлё - [159]

Настоящим хочу довести случившееся до Вашего сведения и потребовать, чтобы комиссар Нюман и оба полисмена ответили за издевательство над абсолютно ни в чем не повинным человеком.

^{Стуре Магнуссон, инженер}

Служебные пометки. Полицейский комиссар Нюман не может припомнить жалобщика. Полисмены Стрём и Розенквист утверждают, что задержали жалобщика исключительно из-за его грубого и странного отношения к ребенку. Сила к нему применялась ровно в той мере, в какой это было необходимо, чтобы посадить его в полицейскую машину и вывести из нее. Ни один из пяти полицейских, случайно находившихся в участке, не видел, чтобы задержанного подвергали истязаниям. Точно так же ни один из них не видел, чтобы комиссар Нюман спускался в камеры, и поэтому следует предположить, что подобный факт не имел места.

Сдать в архив.

Рённ отложил папку, пометил что-то в своей записной книжке и перешел к очередной жалобе.

Уполномоченному риксдага Стокгольма

В прошлую пятницу, 18 октября, я был в гостях у приятеля, проживающего по Эстермальмсгатан. В 22 часа мы с другим приятелем заказали по телефону такси, чтобы ехать ко мне. Мы стояли в дверях и ждали заказанную машину, когда на другой стороне улицы появились двое полицейских. Они перешли через дорогу и, приблизясь к нам, спросили, живем ли мы в этом доме. Мы отвечали отрицательно. «Так нечего вам здесь околачиваться», – сказали они. Мы объяснили, что ждем такси, и продолжали стоять. Тогда полицейские грубо нас схватили, вытолкали из дверей и потребовали, чтобы мы убирались. Но мы хотели дождаться такси, о чем и сказали полицейским. Сперва полицейские пытались согнать нас с места простым подталкиванием, а когда мы отказались, один из них достал свою дубинку и начал избивать моего товарища. Я хотел за него заступиться, тогда и мне досталось. Теперь второй полицейский тоже достал дубинку, и они вдвоем начали молотить нас. Все время я надеялся, что вот-вот подъедет такси и увезет нас, но такси все не было, и тогда мой приятель крикнул: «Бежим, не то они убьют нас!» Мы побежали по Карлавеген и там сели в автобус и поехали ко мне. Мы были жестоко избиты, у меня распухла и посинела правая рука. Мы решили принести жалобу в тот участок, где, по нашим предположениям, могли служить оба полицейских, взяли такси и поехали туда. Полицейских мы не нашли, но нам удалось поговорить с комиссаром по имени Нюман. Нам разрешили ждать там же, в участке, до прихода полицейских. Пришли они в час ночи. Тогда мы вчетвером, то есть оба полицейских и двое нас, прошли к комиссару Нюману и снова рассказали ему все, что произошло. Нюман спросил полицейских, правда ли это. Они стали все отрицать. Само собой, комиссар поверил им, а не нам. Он сказал, чтобы мы впредь остерегались клеветать на добросовестных работников полиции, иначе нам придется пенять на себя. И выставил нас за дверь.

Нам хотелось бы услышать, правильно ли поступил комиссар Нюман. В моем рассказе нет ни слова лжи. Мой товарищ может подтвердить это. Мы не были пьяны. В понедельник я показал руку нашему заводскому врачу, и тот выдал мне прилагаемое к жалобе свидетельство. Нам так и не удалось выяснить, как зовут обоих полицейских, но в лицо мы их всегда узнаем.

С уважением,

^{Улоф Юханссон}

Рённ не все понял в медицинском свидетельстве, но смог, однако, заключить, что кисть и запястье распухли в результате кровоизлияния, что жидкость пришлось отсасывать, так как сама собой опухоль не спадала, и что больной, печатник по профессии, до этой операции не смог приступить к работе. Затем Рённ прочел служебные примечания.

Комиссар Стиг О. Нюман припоминает описанный случай. У него нет причин усомниться в правдивости показаний Бергмана и Шьёгрена, поскольку оба они честные и добросовестные работники. Полисмены Бергман и Шьёгрен категорически отрицают, что пускали в ход дубинки против жалобщика и его спутника, который держался нагло и вызывающе. Оба они производили впечатление людей нетрезвых, и Шьёгрен уловил сильный запах спиртного, исходивший по меньшей мере от одного из них. В архив.

Женщина перестала стучать папками, подошла к Рённу и сказала:

– За прошлый год я больше ничего не могу найти. И если меня не заставят искать за предыдущие годы…

– Нет, хватит и так, давайте сюда только те, которые вы уже нашли, – не совсем понятно ответил Рённ.

– А долго вы еще провозитесь?

– Сейчас кончу, вот только эти перелистаю, – ответил Рённ, и шаги женщины стихли за его спиной.

Рённ снял очки, протер их и снова начал читать:

Настоящая жалоба написана вдовой, служащей, матерью одного ребенка. Ребенку четыре года, днем, покуда я на работе, он находится в детском саду. С тех пор как в автомобильной катастрофе год назад погиб мой муж, у меня сдали нервы и очень тяжелое состояние.

В понедельник я, как обычно, пошла на работу, а сына отвела в сад. После обеденного перерыва у нас на работе произошло событие, которого я здесь не хочу касаться, но которое очень меня взволновало. Врач нашей фирмы, знающий о моем тяжелом состоянии, сделал мне укол и отправил меня домой в такси. Добравшись до дому, я решила, что укол не подействовал, и приняла еще две таблетки. Потом я пошла за ребенком в садик. Когда я прошла два квартала, возле меня остановился полицейский автомобиль, оттуда вышли два полицейских и швырнули меня на заднее сиденье. У меня в голове шумело от лекарств, возможно, я даже шаталась, потому что из издевательских словечек полисменов я поняла, что они считают меня пьяной. Я пыталась им объяснить, в чем дело и про ребенка, но они только насмехались надо мной.