Человек плюс машина - [31]

Шрифт
Интервал

Грунт был тяжелый — суглинок, да еще вперемежку с остатками слежавшегося и окаменевшего строительного мусора. С пристройки несло невыносимым жаром, осушавшим пот, которым прошибало нас от непривычного труда. Мы поскидывали пиджаки, рубахи. Но никто не жаловался, не ныл, не было слышно и ругани — только так, в пространство, по делу, когда не поддавался какой-нибудь вылезший вдруг из-под земли огрызок железобетонной конструкции или водопроводной трубы… Все наши были здесь, все без исключения. В дыму мелькнуло одухотворенное лицо Эль-К. По двору туда и сюда сновал зачем-то Лелик Сорокосидис, еще усердней, чем всегда, выворачивающий ноги по своему чарли-чаплинскому обыкновению… Рядом со мной самозабвенно махал киркой Герц. Как-то так получилось, само собой (или, может быть, распорядился Михаила Петрович), что у каждого институтского отдела, у каждого сектора образовался свой участок работы. Дамы трудились наравне с мужчинами… Вот с багром в руках мимо нас прошел Кирилл Павлович… А вон с ломом Валерий… Остановившись на секунду передохнуть, мы увидели и только что подъехавшую машину Опанаса Гельвециевича. Двое наших аспирантов под руки подвели его сразу же туда, где возвышался Михаила Петрович.

— А у меня тоже… сожгли… библиотеку в усадьбе! — сказал с вызовом Опанас Гельвециевич. — Хорошо, что коней успели вывести!

По шоссе нам на подмогу подтягивались бульдозеры. Вдруг стройность наших рядов нарушилась: Нина, на сей раз простоволосая, обезумевшая, потерявшая свою царственную осанку, металась между людей, воя по-бабьи: «Петухов!!! Где Петухов?!! Петухова убили!!! А-а-а…» — и рвалась в самое пламя; ее едва удерживали несколько человек.

У меня волосы встали дыбом. Все кругом засуетились, забегали, закричали… Михаила Петрович гаркнул: «Майор! Четверых самых лучших — туда!!!» — и сам рванулся вперед, готовый, как его предки в старину, разнести кулаками раскаленные стены, но пробиться во что бы то ни стало! Опережая его, в окна прыгнули четверо молодцов в бруси-товых робах и блестящих касках. Им вослед били мощные струи брандспойтов… Минута… другая… и в проеме появился солдат с телом на плечах, второй подсаживал товарища сзади, двое других выбросили через окно тлеющие остатки дивана. С рук на руки первые двое передали свою ношу Ми-хайле Петровичу… Многие из нас закрыли глаза, чтобы не видеть ужасного зрелища… Мне происходящее заслоняли люди, я успел заметить только затлевшиеся пиджак и брюки (Петухов, естественно, спал не раздеваясь).

Его отнесли подальше в лесок, положили на мох под сосною. Ребята из ВЦ сгрудились вокруг, прервав работу, — как бойцы среди боя, — подошли и мы. Некоторые уже потянулись стаскивать с голов шляпы и кепки. Капитан местной милиции, протиснувшийся вперед, поднес руку к козырьку. Санитарная машина, буксуя на развороченной лужайке, подруливала поближе… Но тут началось нечто непредвиденное. Петухов открыл глаза, потом сел, изумленно озираясь на публику, столпившуюся вокруг, на сосны, простершие над ним свои ветви, неуверенно улыбнулся и затем вдруг зашелся от хохота, повалясь обратно на мох и даже болтая ногами. «Ну, вы даете! Неплохо! Ну ладно, я тоже когда-нибудь вам устрою! Ха-ха-ха! — утробно смеялся он. Но, увидев дыры на брюках, огорчился: — А вот это уже слишком. Единственный мой костюм! Вы что, ребята, рехнулись? Нет, ну что я скажу жене! Купите новый!.. Я вам точно говорю… Теперь мне понятно, почему мне снилось, что на ВЦ пожар… Нет, это с вашей стороны свинство!..» И тут глаза у него полезли на лоб: он обратил внимание, что и у приятелей его вид не совсем обычный — полуголые, ободранные, обгорелые, — он обернулся и, узрев наконец между деревьями пламя, задрожал и опять повалился в мох…

Только тогда мы догадались, что он не только не сгорел, но даже и не угорел, как это ни странно, а все это время он просто-напросто спал; проснувшись же и найдя себя в лесу под сосной, заключил, что приятели учинили над ним такую шутку (в духе Эль-К) и лишь несколько переборщили, спалив ему пиджак и брюки.

Кто браня Петухова, а кто смеясь, а в общем-то, — не побоюсь сказать, — отчасти раздосадованные этой глупой историей, мы побежали по своим местам.

Но делать нам там было, по сути, уже нечего: наш защитный ров распахивали бульдозеры, а у пристройки прямо на наших глазах обвалилась целиком внутрь крыша, сноп искр взметнулся вверх метров на пятьдесят — выше главного корпуса — над тем самым местом, откуда только что вытащили Петухова.

Светало. Взобравшись на бруствер, отсыпанный нами и бульдозерами, опершись на ненужные теперь кирки и лопаты, мы молча долго глядели, как светлое пламя, весело играя, пожирает то, чему отдано было столько в нашей жизни за эти последние годы. «А где же Иван Иванович? — вновь встревожился я, гоня прочь поскорее мысль: а что, если его-то и позабыли там на самом деле?! — Нет-нет, — поспешил успокоить я сам себя. — Ведь бабка-то охранница звала дежурных, потом инженер с программисткой бегали по залу с огнетушителем, да и пожарные вначале еще были внутри. егозаметили бы. Он откликнулся бы, его нашли бы. Вряд ли он мог так уж сразу потерять сознание и свалиться куда-нибудь за стойку… Хотя ведь он был так слаб, так слаб… и голос у него совсем пропал… Нет, не может быть! Не верю!.. Хорошо, а где же Марья Григорьевна?!»


Еще от автора Владимир Федорович Кормер
Наследство

В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960—1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Роман «Наследство» не имел никаких шансов быть опубликованным в Советском Союзе, поскольку рассказывал о жизни интеллигенции антисоветской. Поэтому только благодаря самиздату с этой книгой ознакомились первые читатели.


Крот истории

В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960—1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание...») и общества в целом.


Двойное сознание интеллигенции и псевдо-культура

В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960 —1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание…») и общества в целом.


Предания случайного семейства

В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960 —1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание…») и общества в целом.


Лифт

Единственная пьеса Кормера, написанная почти одновременно с романом «Человек плюс машина», в 1977 году. Также не была напечатана при жизни автора. Впервые издана, опять исключительно благодаря В. Кантору, и с его предисловием в журнале «Вопросы философии» за 1997 год (№ 7).


Рекомендуем почитать
Пока ты молод

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка

В предлагаемую читателю книгу популярной эстонской писательницы Эмэ Бээкман включены три романа: «Глухие бубенцы», события которого происходят накануне освобождения Эстонии от гитлеровской оккупации, а также две антиутопии — роман «Шарманка» о нравственной требовательности в эпоху НТР и роман «Гонка», повествующий о возможных трагических последствиях бесконтрольного научно-технического прогресса в условиях буржуазной цивилизации.


Шутиха-Машутиха

Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.


Должностные лица

На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.


У красных ворот

Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.


Горе

Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.