Человек-пистолет, или Ком - [4]

— Что теперь в туалет нельзя выйти?! — нервно выкрикнул Сэшеа. Сотрудники вокруг захихикали.

— Это же объективная необходимость, товарищ начальник, — со смехом поддержал я друга, видя, что обстановка разряжается.

— Это я понимаю, — ухмыльнулся Фюрер, оборачиваясь. — Я только не понимаю, чем он там столько времени занимается.

Я развел руками. Сэшеа побледнел и забормотал что-то неразборчивое. Фюрер оглядел его с головы до ног и презрительно бросил:

— Ладно, идите работайте!.. — И больше им не интересовался.

Из радиотранслятора привычный, как небо, звучал голос Леонида Ильича. Сотрудницы-сослуживицы были заняты разрезанием на двенадцать персон тортика «Белая акация». Они заварили чай и влили в него по случаю праздника рижского бальзама, которого оказалось достаточно, чтобы наши славные крокодилицы полезли с «родственными» поцелуями поздравлять нас, мужчин.

— С праздником! С праздником!..

— Ой, какой разврат! — замычал Фюрер, тая от удовольствия.

Я же, едва отбившись от наших осатаневших в семейном чаду самочек, потреблявших чеснок в качестве могучего антиканцерогенного средства, увидел перед собой Оленьку. Оленька быстро приблизилась и, захлестнув меня словно крылом жесткими черными волосами, припала с неожиданно острым поцелуем.

— Молодец! — пробормотал я удивленно.

— Я хочу быть такой! — горячо прошептала она мне на ухо.

Фюрер еще продолжал принимать поздравительные поцелуи, когда я, оглядевшись, обнаружил, что, воспользовавшись суматохой и неофициальностью обстановки, Сэшеа снова исчез. Я быстро дожевал свой кусок торта и незаметно вышел из комнаты.

Я нашел Сэшеа где обычно: на лестнице черного хода. Когда я вошел, он даже не обернулся; он стоял у окна, засунув руки в карманы, с таким видом, как будто ему живется на свете паршивее всех.

— Что случилось? — спросил я, но он надулся и не отвечал. — Кажется, ты на меня злишься?

Я сел рядом на подоконник и достал сигареты. Мало, конечно, было удовольствия курить, глядя на его надутую физиономию, но я не стал вытаскивать из него причину клещами: наверняка какая-нибудь дрянь на уме. Мы молчали довольно долю.

— Нет! Я не злюсь! — вдруг сказал Сэшеа. — Я просто хочу попросить тебя кое о чем…

— Конечно, — обрадовался я, — какой разговор!

— Очень тебя прошу, — раздельно, с обидной вежливостью выговорил он, — пожалуйста… Не нужно кривляться. Не нужно корчить из себя вечного шута!

— Что-что?!

— Что слышал! А главное — не нужно заодно делать шута из меня! Очень тебя прошу! — повторил он, как будто порциями, отдельными сгустками выталкивал из себя желчь.

— Не понял… — удивился я.

— Вот только не надо, не надо играть передо мной в свои игры!

— В каком смысле — игры?

— В том самом! Ты сам знаешь… Конечно, у тебя это очень ловко получается… Ловко, но мерзко!

— Нет, ты уж мне, пожалуйста, растолкуй! — попросил я.

Сэшеа брезгливо поморщился и промолчал. Только когда я его послал подальше и собрался уходить, он проговорил:

— Я могу объяснить, хотя мне это и противно.

— Не надо, не насилуй себя.

— А может быть, ты с НИМИ заодно? — прошептал он.

— С кем — с НИМИ?

— Ну, это неважно…

— Неважно так неважно… Объясни хотя бы, перед кем это я кривляюсь?

— Перед ним, конечно, в первую очередь. Перед Фюрером. «Товарищ начальник»! «Объективная необходимость»! — передразнил меня Сэшеа. — Мне он ничего не спускает, а с тебя все как с гуся вода!

— Я — виноват?

— Но ты ведешь себя не по-дружески!.. Допускаю, что это без умысла, но ты играешь на руку врагам. Я тебе сказал, что ты опустился, а теперь начал думать, нет ли здесь еще чего-нибудь похуже!

— Мне всегда казалось, что мы друзья, — сказал я. — Не понимаю, что изменилось.

— Я пока тоже не все понимаю, — проворчал Сэшеа. — Но чувствую, что теперь я бы тебе кое в чем не доверился!

— В чем?

— А ты ничего не замечаешь? Я допускаю, что ты кривлялся так — по простоте, приспособленчески, но чтобы ничего не замечать!..

Я решил про себя, что не стоит раздражаться сейчас на друга, который и без того издерган. Я решил набраться терпения.

— Если ты таким образом хочешь жить, — продолжал он, — то живи… Но как ты можешь закрывать глаза на то, что происходит с твоим другом? Я бы так не смог!

— А что с тобой происходит?

— НЕЧТО, — мрачно сказал Сэшеа.

— Придирки Фюрера?

— Ну, это только первый слой, частность… Но есть такое, — загадочно сказал он, — о чем тебе, может быть, лучше и не знать. И если ты действительно в стороне, то лучше тебе даже и не влезать в это…

— Неужели так серьезно? — удивился я.

— Ты еще, старик, многого не знаешь…

— Хорошо, старик, — покладисто сказал я и похлопал его по плечу, успокаивая, — не хочешь говорить — не надо. Поговорим о чем-нибудь другом.

— Да-да, — согласился Сэшеа, — лучше о другом, хотя… — тут же прибавил он со своей идиотской таинственностью, — я думаю, что это… это все-таки касается и тебя.

— Черт тебя возьми! Говори, раз это касается меня! — потребовал я.

— Нет-нет, не могу! — закапризничал он, видя, что я попался на крючок. — Сначала я должен кое-что обдумать, выяснить. Ничего, даже лучше, что потом…

— Ты ведешь себя, как ребенок, — сказал я.

Он покорно вздохнул: ничего, мол, не поделаешь: ребенок так ребенок. Мне захотелось взять его за шиворот и хорошенько потрясти.