Человек-пистолет, или Ком - [12]

— Ты поссорился с Леной?

— Какая разница? Поссорился — не поссорился… Поживу пока у вас, а почему — объясню как-нибудь потом. Это еще моя комната или уже не моя? Я домой пришел или не домой? Может быть, мне на вокзал идти ночевать?

— Зачем на вокзал? — ужаснулась мать.

— Тогда всё! Аудиенция окончена! — Сэшеа вытеснил мать из комнаты и закрыл дверь.

Он взял в руки гитару и сел рядом со мной на тахту.

— Вот видишь, — уязвлено сказал он, — на человека давят со всех сторон. Шагу нельзя сделать вперед, чтобы тебя тут же не потащили назад! Одно и то же всю жизнь. Тебя опутывают, опутывают, как паутиной, с самого детства тысячами связей, ты постоянно кому-то что-то должен. То боишься обидеть родителей, близких, и поэтому делаешь так, как они хотят. То впрягаешься в учебу и непременно уж должен тащить эту лямку до конца. То боишься восстановить против себя начальство… Чем дальше, тем хуже! Ты никогда не распоряжаешься собой, и как бы даже не вправе! Что — удивительно… И есть только один выход. Это нужно понять. Нужно собрать волю в кулак, и рвать, рвать! — Тут Сэшеа быстро переменил на гитаре несколько аккордов. — Давай, как в старые добрые времена, споем что-нибудь родное! — предложил он мне.

— Погоди. — Я достал из пакета начатую бутылку и, вытащив пробку, протянул Сэшеа.

— А, черт с тобой! Может быть, действительно надраться? У меня сейчас такое чувство, как будто мы с тобой перенеслись в пору ранней юности, помнишь?.. Странно, но мы и тогда не чувствовали себя свободными. И все-таки все было как-то по-другому. Были перспективы. Ты помнишь, мы даже стихи писали, пробовали сочинять музыку!

— Занимались всякой ерундой, — согласился я.

— А если не ерундой?! — возразил Сэшеа. — Я, например, чувствовал, что во мне что-то такое есть! Печать гения, может быть, на мне была… А теперь я только могу сказать про себя: несостоявшийся поэт и музыкант! Инженер фигов! — Он начал играть на гитаре и напевать.

— Мне кажется, нам не уйти далеко, — душевно пел он, — похоже, что мы взаперти. У каждого есть свой город и дом, и мы пойманы в этой сети… Боря Гребенщиков! — с нежностью и значением непременно пояснил он. — Мой поэтический брат!

Я ему подпел, и, разойдясь, мы некоторое время самозабвенно горланили.

— Да, раньше музыка воспринималась как-то по-особенному! — сказал я. — Теперь не то.

Мы по очереди пили из бутылки.

— Я чувствую, что еще могу возродиться, — сказал Сэшеа. — Вот спели — и какой-то свет. Такое свежее, ясное ощущение юности. Это кое-что значит! Главное, чтобы не притупилась способность ощущать! Мы должны беречь свои ощущения! Тогда никто не сможет заставить нас быть уродами!

— Будем беречь!

— Нужно только почаще вспоминать то время. Ведь нам есть что вспомнить!.. Ну-ка, напрягись, что тебе сейчас припоминается?

— Сейчас… Ну хотя бы… Маринка. Помнишь такую, на скамейке в парке, а потом — диспансер?..

— Ну, ты и вспомнил! Такую дрянь!..

Так случилось, что первая женщина у нас с Сэшеа оказалась одна на двоих. Какая-то неизвестная пьяная девка Марина, без проблем отдавшаяся прямо на садовой скамье. Несколько дней спустя, Сэшеа прибежал ко мне перепуганный подозрением, что она заразила нас триппером, и уговорил пойти провериться. В диспансере, как будто каждый сам по себе, мы ходили на прием к одному веселому старичку венерологу, который, впрыснув нам в каналы посевную вакцину, посоветовал пойти после процедуры выпить пивка, что мы по наивности послушно исполнили. А затем я и Сэшеа, стоя с переполненными мочевыми пузырями у писсуаров, мучились от резей при попытках выдавить из себя хоть каплю — одновременно корчились от смеха, глядя на страдания друг друга…

Было слышно, как в коридоре родители Сэшеа по очереди разговаривают по телефону с Леной.

— Давай еще что-нибудь родное, — сказал Сэшеа и снова забренчал на гитаре.

«Любовь — это все, что нам нужно», — запел он по-английски, конечно.

— Подлец, она плачет! — сказал через дверь отец.

— Мне что — тоже поплакать? — закричал Сэшеа.

— Подлец, лучше бы ты ночевал на вокзале!

Ссора, однако, не успела разгореться… В дверь позвонили, и в квартиру как ни в чем не бывало ступил Ком.

— Ком! — вскричал я.

Родители притихли. Я обменялся с Комом рукопожатием; кисть у него на ощупь была тяжелая и плотная, словно мешочек с песком.

— Вы знаете, кто это такой? — обратился Сэшеа к родителям, которые изумленно рассматривали странного гостя. — Это человек, который воевал в Афганистане. Это — Ком, давно пропавший без вести. Воин-интернационалист, наш старый друг!..

Не успел я оглянуться, как Ком уже сидел вместе с нами — в свитере, джинсах и комнатных тапочках, оставив в коридоре шинель, панаму и сапоги, — и спокойно присматривался к обстановке, потирая ладонью покрасневшие с мороза уши.

— Ты зачем за мной следил? Ты зачем от меня убегал? — первым делом спросил я его.

— Он слишком много пьет? — поинтересовался Ком у Сэшеа, показывая на меня.

— Любит, — ответил тот.

Странно, из ерунды вроде придирок Фюрера Сэшеа готов вывести целую теорию, а на важные вещи даже внимания не обращал.

— Ты хочешь сказать, что не следил за мной и не убегал? — спросил я Кома.