Человек-Олень - [9]

— Ты смотри мне, ведьма… — схватив Вдову и приподняв ее с полу, прорычал он. — Будешь хвостом вертеть, я т-тебя… Постыдись, сволочь, духа того, кто ради тебя и детей перевернулся на «ДТ». Постыдись своих маленьких детей…

Вдова не испугалась. Она сама покрепче прижалась к нему и, засияв круглым румяным лицом, мелко рассмеялась.

— Ох, если аллах даст мне когда-нибудь еще мужчину, хочу, чтобы им оказался ты. Лучше ты меня помучай, чем кто-нибудь другой, — посмеиваясь, отвечала она, запрокинув голову и подставляя ему свое мягкое, большое, жаркое лицо. — Тебе бы «ДТ» простил… Был бы жив, и то простил бы. Друга любил больше, чем меня, жену.

Человек-Олень выпустил Вдову и оттолкнул ее от себя. Холодная жгучая водка разошлась в крови, ударила в голову. Он перемахнул через прилавок, уселся на него, свесив длинные ноги. Потупившись, хмуро попросил еще водки. Вдова поднесла, он выпил и вновь занюхал рукавом.

— Вспомни, Актан, как мы с «ДТ» прозвали тебя Зверем. И весь совхоз тоже стал дразнить тебя Зверем, — щебетала Вдова, приваливаясь к нему сбоку. — И на самом деле ты не человек, ты зверь, ха-ха!.. А не пора ли тебе, бедному, переехать в совхоз, жениться, зажить своим домом, а? — вдруг всхлипнула и жалостливо проговорила Вдова.

Но Человек-Олень, казалось, не слышал. Выпитая на голодный желудок водка оглушила его. Он бессвязно забормотал, скривив рот:

— Вы все… ты и Айгуль, и все-все… весь совхоз… что вы можете понимать… Чужие вы для меня… Один раз в месяц… один разок спускаюсь я с гор, чтобы выпить водки, а вы все считаете, что я пьянчуга, боитесь меня. Я знаю, вы мне завидуете… я ловлю зверей и дорогие шкуры сдаю. Отца у меня нет, а мать вон какая… и вы все равно завидуете мне. И вот эта рука, боевая моя рука будет всех вас держать за шкирку и на том, и на этом свете, знаете ли вы об этом?

Бормоча подобное, он вдруг покачнулся и свалился с прилавка. Неуклюже поворочавшись, уснул там же, на полу, где лежал. Вдова растерянно заметалась. Если кто-нибудь увидит его здесь, то вспыхнет пожар сплетни, в котором она сгорит со стыда. Но и выволочь его из магазина, чтобы бросить на улице, не решилась Вдова, жалея статного, небезразличного ей лесника. Она укрыла его своим пальто и, выглянув за дверь, захлопнула ее, закрыв изнутри на крюк. Потом села на мешок с крупой и притихла, сторожа пьяный сон Актана. Сидела долго, затем постелила пустые мешки и прилегла рядом. В кромешной тьме запертого магазина спал эту ночь Актан, в пьяном бесчувствии не ощущая, как обнимают его горячие, трепетные, жадные руки. И только уже при невнятном свете раннего утра очнулся он и увидел рядом уснувшую Вдову. Напрасно прождала она всю ночь чуда. Круглое лицо ее, обычно розовое, налитое полнокровным румянцем, сейчас было свинцово-серым, набрякшим усталостью бессонной ночи. Она сопела, словно ребенок, всхлипывала во сне и что-то невнятно лепетала, и Актан с невольной жалостью разглядывал беспомощную женщину. Кто знает, что снилось молодой несчастной Вдове…

* * *

Два марала выскочили из леса, перебежали дорогу. Стройные, сильные олени взвивались над туманной землею, словно в легком зверином танце, и мгновенно исчезли с глаз. Актан знал, что из питомника сбежали два самца, и это, видимо, были те самые маралы. Окрепли на свободе, нагуляли жир. Охотнику подумалось, что хорошо бы выследить их да подстрелить, чтобы заготовить себе на зиму мясо. Но сразу же стало жаль их.

Над лесом неслись, шевелясь, тучи густого тумана, как клубы дыма, и солнца не было видно. Лошадь шла неуверенно, оскальзываясь на мокрой глинистой дороге. Пропитанный влагою воздух липко струился по лицу, одежде, распаренной конской шкуре. Когда осторожно, пошатываясь и прощупывая дорогу, старый конь взобрался по невидимому взгорку, лес кончился и мокрый кустарник начал хлестать по ногам, по лицу тяжелой влажной листвой. Копыта Белоглазого теперь ступали по мягкому податливому мху.

Вскоре туман заметно рассеялся, и стали различимы очертания скал и дымящиеся силуэты деревьев. Меж ними тускло блеснула свинцовая поверхность Кокколя. Это была глубокая впадина на том берегу озера, где из недр рудоносной горы когда-то добывали вольфрам. Сейчас гора еле виднелась, залитая белым молоком тумана. Смутно вздымался на берегу горб рудного холма, у подножия которого зиял, как единственный глаз великана, овальный зев пещеры. И Актан направился к ней, словно крошечный Рустам к огромному великану.

Мимо промелькнули в туманных лохмотьях длинные темные бараки. Сейчас в них пусто, и полуразрушенные жилища людей стали убежищем диких сов и уларов, шумно влетающих и вылетающих сквозь пустые окна и двери. Актан хотел ввести Белоглазого за собою в пещеру, но конь уперся, попятился, натягивая узду, и тогда хозяин привязал его к стволу нагой лиственницы. Сжимая в руках камчу, Актан вступил под свод пещеры. С каждым шагом густела тьма, и Актану вспомнились ужасы пещеры Таниркоймаса, о которых рассказывал старик Асан. Казалось, что зловещие духи Таниркоймаса собрались здесь и тайно следят за непрошеным гостем. Вскоре главный ствол разделился на несколько проходов, и Актан остановился, не решаясь идти дальше. Сердце его неистово стучало, ледяная сырость дышала ему в лицо из мрака подземелья. Незачем было ему устремляться туда, перемогая страх, рискуя быть погребенным заживо, — крепления давно сгнили и могли обрушиться в любое время. Спотыкаясь о валявшиеся куски руды, Актан стал осторожно продвигаться по кругу, собирая щепки. Присев на корточки, он чиркнул спичкой и разжег костер. Трепетный, слабый огонек заплясал на камне, постепенно набрал силу, и пламя ярко разгорелось, далеко отбросив пещерную тьму. Собрав побольше дров, Актан уселся возле костра. Сквозь его потрескивание услышал он какой-то шум у входа — то, наверное, металась на привязи голодная лошадь… Вскоре все звуки внешнего мира перестали существовать для него — он погрузился в обычные свои тягостные, неотвязные думы. Сейчас они были особенно тяжелы, словно глухой туман, навалившийся на горы. Голова Человека-Оленя низко свесилась на грудь.