Человек не устает жить - [5]

— Мудришь? Брось! Лучше повоюем.

Тот посмотрел на Новикова недоуменно, будто и вовсе не понимал, что, собственно, потребовалось от него этому человеку, и машинально вслух забормотал:

— Шесть букв. Человек, выдающийся среди других своими познаниями. Энциклопедист! Нет… Ученый? Нет… Философ?..

— Балбес, — предложил Новиков.

— Нет, — полный внутреннего напряжения взгляд скрестился со взглядом комэска-1. — Первая буква — «э».

— Тогда — эрудит.

— Точно!.. Эрудит! — Восторженный вопль счастливца убедил Новикова, что в этой среде он не подберет партнеров для игры в домино. Пошарив глазами окрест, капитан заметил у дальнего шахматного столика буйный каштановый чуб и окликнул Ковязина.

— Хвораешь, Аркадий? Пустое занятие. Болельщиков и без тебя хватает. Иди садись! — и указал место напротив.

Костяшки со стуком разлетелись по столешнице.

— Кто еще?

Подошли младший лейтенант Колебанов и штурман «голубой двадцатки» лейтенант Колтышев, несколько полноватый для своих тридцати лет, сосредоточенный мужчина с серьезным неулыбчивым лицом. Колтышев сразу подсел к Аркадию, а Колебанов, переминаясь с ноги на ногу, смотрел на Новикова.

— Совестно, небось? — спросил капитан.

— Да не было же ничего, не было! — Колебанов стукал себя в грудь кулаком и поигрывал бровями. — Честно играли! Колтышев никогда не плутует, а я…

— Он и тебе не семафорил?

— Нет! Не было у нас никакой сигнализации!

А сигнализация, конечно, была простая и поэтому труднодоступная для непосвященных, она неизменно приносила победу Колебанову с Колтышевым. Новиков терялся в догадках. Наконец, он обратил внимание на то, что, играя на единицах, противник «забывает» на столе одну косточку, на двойках — две и т. д. При игре на «пустышках» все семь забираются в руки.

— Ладно, — согласился Новиков. — Садись. Но…

Разыграли «флотского». Колебанов оживился. В игре он не мог вести себя спокойно, а менялся, как пламя костра на ветру. Впадал то в мрачность, то в необузданное веселье. Округлив игру по пятеркам, он пропел фальцетом:

— Еще одно последнее сказанье, — и бросил торжествующий взгляд на погруженного в раздумье Новикова. — Как оценит мой капитан подобное стечение обстоятельств? Каково будет решение, от которого всецело зависит судьба экипажа? Не тяните, мой капитан! Характер человека проявляется в любом действии, — он забасил, налегая на «о». — Коли хотите, характер сказывается даже в привычке и манере чистить по утрам зубы…

— Слова мои, — равнодушно поддакнул Новиков и, когда на смуглом лице Колебанова появилось выражение полнейшей удовлетворенности, высоко подкинул и поймал на лету последнюю костяшку. — Вот она, милая! Не паниковать! Прежде чем поставить ее на законное место, сделаю ряд замечаний. Фортуна, Колебанов, обожает воспитанных, думающих людей и не чтит легковесов. Округлять по пятеркам! Это для эффекта, что ли? Поразмыслив, ты пришел бы к совершенно противоположному решению. Пятерок у Аркадия нет: он прокатился. Колтышев подставляет мне единственную пятерку. А с чем же у него пятерка?

Колебанов гипнотизировал взглядом чернеющую в крупных пальцах капитана злополучную костяшку: он уже понял, что должно произойти.

— Не может быть!

— Быть все может. Мыслить надо. Не зря, видно, я с начала игры пусто-пусто приберегал. Получайте-ка! — пустышечный дублет со стуком опустился на столешницу.

— Чего скисли? Между прочим, это характеры ваши проклюнулись: лишнее доказательство в мою пользу. В споре о характере, конечно.

— Отмщенья жаждем! — Колебанов стал яростно перемешивать костяшки. — Требуем сатисфакции!

В помещение ворвался свист ветра. Все оглянулись на дверь. В клубах пара возник запорошенный снегом вестовой. Лицо его было свекольно-красным. Брови и ресницы заиндевели. Не опуская воротника у полушубка, он лишь ослабил застежку и зычно прокричал:

— Капитан Новиков и лейтенант Ковязин, к командиру полка!

Новиков с Ковязиным тотчас же поднялись и ушли. На их местах шумно расселись поклонники «изящной словесности». Веселье новоявленных соседей неприятно подействовало на удрученного проигрышем Колебанова.

— И откуда в тебе, Алеша, столько смехачества? — с иронией спросил Колебанов у Сбоева. — Можно подумать, что и на свет белый пожаловал ты не как все смертные, а по-смешному.

— Должен тебя разочаровать, — не обиделся Алексей и полуобнял его за плечи. — На белый свет я произведен по тем же правилам, что и ты. Никаких отклонений в норме. Иначе и быть не могло — закон природы! А к юмору, ты прав, я предрасположен с младенчества. Все дело в том, что мой папаша — самый веселый человек Сибири…

— Оно и заметно.

— В жизни кислая физиономия хуже пустого кармана. Презабавный случай приключился с папашей моим однажды на почве этой самой смешливости. Отправился он как-то за лечебными травами: у старика две слабинки — древние языки и лекарственные травы, которыми он безжалостно пользует ближних. Так вот. Лазил, лазил папаша по таежным урочищам и повстречал медведя. Нос к носу они сошлись. Что делать? Пожать друг другу лапы? Разойтись поскорее?.. Стоят они, молчат они, думают они… И тут папаше бросается в глаза некоторая… ну, как бы сказать, неидентичность, что ли, данного экземпляра хищных млекопитающих с установленным природой образцом. Почему-то вместо шерсти у мишки на морде произрастал цыплячий пушок, а на загривке торчали перья. Ни дать ни взять — индейский вождь в боевом облачении. Не сдержался папаша, захохотал. Мишка, понятно, в амбицию. Пришлось папаше браться за кинжал: ружья у него при себе в ту пору не было. Потом осмотрел он зверя и выяснил, что морда у Михаила Потапыча в меду была: или на пасеке гостил, или дупло пчелиное ревизовал. А пух и перья налипли. На гнездо, должно быть, налетел в кустах.