Человек на все рынки: из Лас-Вегаса на Уолл-стрит. Как я обыграл дилера и рынок - [24]

Поскольку в моей школе никто, кроме меня, не проявлял большого интереса к физике, я изучал ее самостоятельно: сам ставил опыты, сам занимался своим образованием. Однако у меня были и другие интересы, которые разделяли мои друзья. Мы с Диком Клером и Джимом Хартом особенно сблизились, начиная с восьмого класса. Мы разговаривали о школьной политической жизни и обсуждали мировые проблемы – выборы, холодную войну, восстановление Западной Европы и расовую дискриминацию. Мы читали художественную литературу и размышляли о нравственности и этике. Джим был поэтом, писателем и талантливым карикатуристом, Дик – писателем и философом. Хотя в дальнейшем наши судьбы были очень разными, мы поддерживали связь друг с другом на протяжении всей жизни.

Единственной игрой, в которую я играл, были шахматы. В то время ни карты, ни азартные игры меня не интересовали, и никакого опыта в этой области у меня не было. Однако одна из физических идей, о которых я мимоходом думал в том году, касалась аналогии между катящимся по кругу шариком рулетки и планетой, движущейся по орбите. Поскольку положение планет может быть точно предсказано, я считал, что должна существовать и возможность предсказания результата вращения рулеточного колеса. Однажды я пришел на ужин к Джеку Чессону как раз после того, как они с женой вернулись из поездки в Лас-Вегас. Когда Джек сказал, что обыграть казино невозможно, я заявил со всей своей подростковой самоуверенностью, подкрепленной моей идеей о рулетке, что когда-нибудь я смогу это сделать. «Да брось, Эдди», – сказал Джек, и я оставил эту тему.

Однако эта идея осталась у меня в голове, ожидая своего часа.

3 Физика и математика

В августе 1949 года, как раз когда мне исполнялось семнадцать, я переехал в кампус Калифорнийского университета в Беркли. Родители развелись, мама продала наш дом, переехала и отправила моего двенадцатилетнего брата в военное училище. Следующие несколько лет я мало видел родителей, что повторяло опыт моего отца – он жил без родителей, сам по себе, начиная с шестнадцати лет. Он ушел в армию, я уехал в университет. Как и он, с этого момента я мог рассчитывать только на самого себя.

Я нашел себе комнату с пансионом всего в нескольких кварталах от университета. Незадолго до отъезда я узнал, что мама продала военные облигации, в которые я вкладывал свои заработки от развозки газет, и потратила эти деньги. Ее неожиданное предательство стало для меня ударом, который привел к нашему многолетнему отчуждению. Теперь было неясно, хватит ли мне денег на жизнь и учебу. В результате я жил на стипендии, доходы от временных работ и 40 долларов в месяц, которые получал на первом курсе от отца. В общей сложности я тратил на все – в том числе учебники, плату за обучение, еду, жилье и одежду – менее 100 долларов в месяц. По воскресеньям, когда в моем пансионе не было обедов, я ходил на церковные мероприятия, на которых поглощал в огромных количествах бесплатные пончики с какао.

Университет был переполнен ветеранами, вернувшимися с войны и пошедшими учиться по программе реадаптации военнослужащих[30]. Начальные курсы по научным дисциплинам, например физике и химии, читались сразу сотням студентов, но их вели лучшие преподаватели, и качество обучения оставалось на высоте. На лекциях по химии, которую я выбрал своим основным предметом, я был одним из полутора тысяч студентов. Нас разбили на четыре потока, в каждом из которых было почти четыре сотни человек. Курс читал известный профессор, и мы использовали написанный им учебник. Поскольку в это время он готовил новую редакцию своей книги, он объявил, что заплатит по 10 центов за каждую обнаруженную опечатку тому студенту, который сообщит о ней первым. Я взялся за дело и вскоре принес ему список из десяти ошибок – просто чтобы посмотреть, заплатит ли он мне. Он честно выдал мне мой доллар. Это меня воодушевило, и в следующий раз я явился с перечнем семидесяти пяти новых ошибок. За них я получил еще 7,50, но профессор явно был не рад. Когда через несколько дней я вернулся к нему с несколькими сотнями исправлений, он объяснил, что имел в виду настоящие ошибки, а не просто опечатки. Не обращая внимания на мои возражения, он отверг весь мой список. Такое одностороннее изменение условий сделки задним числом, с которым я впоследствии неоднократно сталкивался на Уолл-стрит, совершаемое только потому, что тот, кому оно выгодно, рассчитывает, что оно может сойти ему с рук, резко противоречило моим принципам честной игры. Я перестал сообщать ему о своих исправлениях.

Ближе к концу семестра мне недоставало до максимума всего одного балла из сотен, начислявшихся за письменные экзамены и лабораторные работы, так что я был на первом месте среди студентов своего курса. Это было своего рода вознаграждением за неудачу на химической олимпиаде, в которой я участвовал школьником. В итоговую оценку входили баллы за еженедельные работы, в которых мы должны были провести химический анализ образца неизвестного вещества. Услыхав, что некоторые студенты иногда портят работу других, тайно подменяя им эти образцы, я взял за правило сохранять часть каждого из своих образцов, чтобы можно было доказать, что я правильно проанализировал именно то, что у меня было, если такое когда-нибудь случится и со мной. И вот, когда я сдал результаты по последнему в этом семестре образцу, их объявили неправильными. Я знал, что не ошибся, и попросил проверить ту часть образца, которую я сохранил. Решение по моему случаю было оставлено на усмотрение ассистента, который вел лабораторные занятия, а он не стал ничего делать. В результате потери этих баллов в конце семестра я оказался не на первом месте, а на четвертом. Я был в ярости и не стал записываться на химию на следующий семестр, а взял основным предметом физику. В результате я не проходил органическую химию, науку об углеродных соединениях, которые лежат в основе всех живых организмов. Она совершенно необходима для изучения биологии.