Человек на бутылке - [3]

И хотя тот прекратил свои забавные штучки, однако его теперешнее поведение веселило никак не меньше.

Всеми возможными средствами он словно старался объяснить что-то, кажущееся ему чрезвычайно важным, сидящему на пробке князю.

Мало того, он пинал стенки и даже бросался на них, словно хотел их разбить или перевернуть сосуд.

При этом создавалось впечатление, что он громко кричит, хотя сквозь толстое стекло наружу, само собой разумеется, не проникало ни звука.

На всю эту пантомиму перс время от времени отвечал легкой усмешкой – или указывал пальцем на паланкин.

Любопытство публики достигло предела, когда она заметила, что Пьеро, плотно прижав лицо к стеклу, довольно долго что-то разглядывал в глубине паланкина и вдруг, как безумный, закрыл лицо руками, словно увидел что-то ужасное, упал на колени и стал рвать на себе волосы. Потом вскочил и с такой скоростью завертелся в бутылке, что его фигура за кривыми стеклянными стенками слилась в один светлый трепещущий лоскут.

А публика ломала себе голову, что там случилось с «дамой в паланкине»; об этом оставалось только гадать, так как из-за тени ничего, кроме бледного лица, прижатого к стеклу дверцы и неподвижно глядящего на бутылку, не было видно.

– Но в чем же смысл этого зловещего кукольного представления? – спросило шепотом Синее домино и боязливо прижалось к Юнкеру Гансу.

Взволнованные маски приглушенными голосами обменивались впечатлениями.

– Какого-то буквального смысла пантомима, конечно, не имеет – лишь те вещи, в которых нет ничего надуманного, сугубо рационального, могут найти скрытый ход к человеческой душе, – выразил свое мнение Саламандр, – и как есть люди, которые при одном взгляде на водянистую секрецию бескровных трупов со стоном наслаждения содрогаются в оргазме, точно так же есть и…

– Короче говоря, ужас и эротика растут от одного корня, – прервала его Летучая мышь, – но поверьте, я вся дрожу как в лихорадке, меня душит невыносимый кошмар, от которого я никак не могу освободиться; он облепляет меня толстым слоем какой-то инфернальной ваты. Это что, тоже от пантомимы? Нет, это исходит от князя Дараша-Кога. Почему у него такой подчеркнуто безучастный вид? И лишь иногда его лицо передергивает странный тик!.. Здесь происходит что-то ужасное, и, что бы вы ни говорили, вам не убедить меня в обратном.

– Известное символическое толкование всего этого я тем не менее могу дать, а то, что ты сейчас сказала, только подтверждает его, – вмешался Меланхтон. – Разве не олицетворяет собой «человек в бутылке» заключенную в нас душу, которая бессильна что-либо сделать, вынуждена наблюдать, как нагло забавляются чувства – марионетки – и все с роковой неизбежностью тонет в омуте растленного порока.

Громкий хохот и аплодисменты прервали его.

Судорожно царапая ногтями горло, Пьеро скорчился на дне бутылки. Потом вскочил и в безумном отчаянии стал указывать то на свой широко раскрытый рот, то наверх, на пробку, – и, наконец, повернувшись к публике, умоляюще сложил руки.

– Он хочет пить – еще бы, такая огромная бутыль – и ни капли шампанского! Эй, марионетки, ну-ка, дайте ему прополоскать глотку, – крикнул кто-то из зрителей.

Все засмеялись и захлопали в ладоши.

Пьеро подпрыгнул, разорвал на груди свой белый костюм, сделал какое-то судорожное движение и во весь рост рухнул на дно.

– Браво, браво, Пьеро, великолепно; da capo, da capo[2], – ликовала толпа.

Но так как человек в бутылке не шевелился и никак не реагировал на крики «бис», аплодисменты постепенно стихли, и общее внимание обратилось к марионеткам.

Они по-прежнему стояли в тех же неестественных позах, только теперь в них ощущалось напряжение, которого раньше никто не замечал. Казалось, они ждали чьей-то реплики.

Горбатый карлик с белым, как мел, лицом украдкой скосил глаза на князя Дараша-Кога.

Перс не шевельнулся.

Выражение его лица было каким-то утомленным.

Тогда один из мавров неуверенно подошел к паланкину и открыл дверцу.

И тут произошло нечто чрезвычайно странное.

Негнущееся женское тело с глухим тяжким стуком выпало на помост.

Мгновение – мертвая тишина, потом раздался тысячеголосый вопль; зал бушевал.

– Что это – что произошло?!

Марионетки, обезьяны, музыканты – все бросились к телу; маски, карабкались на сцену.

Княгиня, жена Дараша-Кога, втиснутая в металлический каркас, лежала совершенно голой. Там, где сталь врезалась в тело, набухли страшные синие отеки.

Шелковый кляп торчал во рту.

Все замерли, как парализованные.

– Пьеро! – полоснул зал чей-то крик. – Пьеро! Какое-то безумное, неопределенное предчувствие, как удар кинжала, пронзило сердца.

– Где князь?!

Воспользовавшись общим замешательством, князь бесследно исчез…

Меланхтон забрался на плечи Юнкера Ганса; напрасно – поднять пробку он не мог, а маленький воздушный вентиль был… завинчен!

– Так разбейте же стенки! Быстрей, быстрей!

Голландский ратман выхватил у красного Палача топор и одним махом запрыгнул на сцену.

Удар за ударом обрушивался на стеклянные стенки, звеневшие, как надбитый колокол, – ни с чем не сравнимый, зловещий набат.

Глубокие трещины разбегались по стеклу белыми молниями; лезвие топора погнулось.