Человек-луч - [43]

— Муха! — заорал Лёня во весь голос.

Рыжий песик шарахнулся в сторону, и Муха вильнула было за ним, но тотчас остановилась, тявкнула и оглянулась на Лёню. Он бросился к ней. Муха отбежала на несколько шагов и присела. Лёня снова рванулся к ней, скользя и едва не падая. Муха отскочила еще на несколько шагов, виляя хвостиком и приветливо улыбаясь.

— Муха, Муха… — взмолился Лёня, едва не плача и подманивая ее рукой.

Муха наклонила голову направо, потом налево. Ее толстые, теплые уши свешивались до земли. Наконец она вежливо улыбнулась и неторопливой рысцой подбежала к Лёне. Он едва не упал, подхватывая ее на руки. Теперь следовало лететь на стадион и немедленно вручить ученым эту необычайную, такую важную для науки собаку. Лёня так и сделал. Он опрометью кинулся было к стадиону. Но почти наперерез ему вильнула широкая черная машина. В ней сидело несколько человек, и среди них тот, с бородкой, который спускался с вертолета, и главное — профессор Паверман.

Лёня что-то закричал, протягивая им Муху, но машина проскочила мимо. Лёня побежал следом.

Окраина Майска незаметно переходила в поле, отделявшее город от ближайшей деревни Высоково. Но машина, миновав последний дом, свернула не на разъезженную дорогу в Высоково, а на проселок, который через ближайший лесок и холмы выводил на шоссе Майск — Горький…

Глава одиннадцатая В ЛЕСУ

Тропинка шла в гору. Под снегом сухо, по-мертвому шелестели опавшие листья. Ноги то и дело проваливались в притрушенные снежком рытвины. Было очень тихо. Так тихо, что становилось даже неприятно. Давно где-то далеко внизу остались огни города. Тропинка перешла в дорогу. Она ползла вверх, накручивая петлю за петлей, а узловатые корни сосен и елей подступали все ближе. Похоже было, что они приглядывались к Бубырю, молча чего-то выжидая.

Лёня помнил самое главное: Муху следовало доставить срочно, иначе научное открытие может пропасть. И он шел по следам машины в Академический городок.

Он достал ошейник. Муха радостно приветствовала его, даже лизнула и с удовольствием позволила надеть на себя.

— Узнаешь? — пробормотал Бубырь. Он рассчитал: что бы ни случилось, по ошейнику Муху доставят к профессору Паверману.

Бубырю давно уже следовало передохнуть, а кстати поправить сбившийся носок, который натирал пятку, но он все не решался остановиться. Было уже часов шесть, стемнело; только туманная белизна позволяла различать ближайшие кусты и деревья. Так далеко в лес Лёня не заходил ни разу. Бывают ли здесь люди?.. Сначала он нес Муху на руках; потом спустил ее на землю. Она бежала впереди, часто оглядываясь, словно спрашивая, куда идти. Лёня присел, рассматривая колею. Нет, здесь проезжали как будто недавно… Иногда ему казалось, что кто-то молча крадется сзади. Он оглядывался: никого не было. Все чаще он чувствовал чье-то неясное и угрожающее присутствие в кустах. Но ведь Муха зарычала бы на незнакомого… Проверять было страшно, и Бубырь уверял себя, что все это глупости и в кустах никого нет. Хорошо, что рядом бежала Муха. Чтоб идти веселее, он прикинул, как давно они вышли из города. Выходило, около двух часов назад.

Несколько раз ему казалось, что они сбились с пути. Идти становилось все тяжелее. Дорога словно бы расползлась среди проплешин в снегу, непонятно было, куда ступать. Ноги скользили, застревали в капканах корневищ. Раза два он падал, хватаясь руками за слежалые, черные груды листьев. Муха сидела рядом и виляла хвостиком, глядя на него. От этого становилось легче.

Мороз крепчал, зябли коленки. Когда деревья отодвигались, становилось совсем холодно; уныло и зло посвистывал ветер. Потом деревья сходились плотней, ветер смолкал. Бубырь заметил, что в чаще куда теплее, и с благодарностью покосился на деревья. «Деревья поглощают углекислоту и выделяют кислород, — вспомнилось ему, и впервые он почувствовал, что это очень хорошо устроено. — Молодцы деревья. Дышат… Потому, наверное, и теплей…» Он осторожно улыбнулся деревьям, которые стояли поближе, и пошел уверенней, тверже, словно вокруг были друзья.

Потом он услышал свист, неразборчивый голос и, проваливаясь в глубокий у кустов снег, присел за толстой черной густой елью. Колючая ветка мазнула его по лицу, осыпав острыми снежинками.

Мягкий перестук, посвистыванье и монотонный, заунывный крик становились все ближе, и вот мимо него, подскакивая на ухабах, сползая в ближние елочки, вихляясь, как пьяные, показались сани; пахнуло соломой и еще чем-то домашним… Парень примостился в санях на коленях, присев на пятки; ласковый огонек папиросы, вспыхнув, осветил его худое, задумчивое лицо. Лёня не решился его окликнуть. Он обнял Муху и притаился; он не знал, почему не окликнул парня. Лёня дождался, когда смолкли и негромкий свист, и мягкий перестук полозьев о корни и замерзшую землю, и снова побрел вверх.

Бубырь пересек небольшую поляну, серебристую и грустную в металлическом, прохладном свете луны, и едва не свалился в канаву, где валялись кое-где громадные ржавые пни, на корнях которых примерзла глина.

За канавой гладкой белой лентой уходило в черноту ночи шоссе.

Тишина здесь была еще настороженней, чем в лесу. Узкая лента шоссе торопливо убегала от черного леса, стеной вставшего по обеим ее сторонам. Луна холодно и пристально рассматривала что-то в кустах.